На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Жизнь - театр

1 157 подписчиков

Свежие комментарии

  • Yvan
    Забавно, конечно, но жестоко так пугать.Гифки 81
  • Инна Диаманти (Брежнева)
    Рассказы Бондаренко - бездарная пошлость.Рассказы о животн...
  • Светлана Митленко
    Очень много разрушено, очень. К счастью в последнее десятилетие вроде взялись за ум. Пытаемся сохранить, то что остал...Красоты и музеи П...

Великие истории любви. Сергей Голицын и Александра Гладкова, очарованный странник

Эксцентричный князь Сергей Михайлович Голицын вошел в историю как директор Голицынской больницы (ныне — Первая градская больница имени Н.И. Пирогова) в Москве и устроитель памятного креста в честь перехода Александра Суворова через Альпы у перевала Сен-Готард в Швейцарии. Однако современники князя обсуждали не только его дела и свершения, но и победы на любовном фронте.Отец Сергея Михайловича был дипломатом, поэтому его юные годы прошли по месту службы родителя за границей. В России он осел в 18 лет, вступив во владение обширным наследством. На родине Голицын, лишенный сословных предрассудков, не раз эпатировал окружающих. Например, вступив по фамильной традиции в гвардию, записался в купцы первой гильдии и активно занялся коммерцией.

Как-то в 1866 году Сергей Михайлович выписал к себе в имение для развлечения гостей артистов из знаменитого на всю Москву цыганского хора Федора Соколова... Отсюда и пошла эта история, которую впоследствии Николай Лесков использовал в повести «Очарованный странник», завершенной в последний год их семейного счастья. Но об этом лучне меня расскажет "Караван историй".Фотопортреты князя С.М. Голицына и А.О. Гладковой из коллекции усадьбы Влахернское-КузьминкиФотопортреты князя С.М. Голицына и А.О. Гладковой из коллекции усадьбы Влахернское-Кузьминки

Когда в обществе узнали, что князь Голицын женился на цыганке Саше Гладковой, что тут началось! Цыганами он буквально бредил... Москва. Усадьба КузьминкиСтарое фото усадьбы В настоящее время в ансамбле значится более 20 памятников архитектуры, реальная сохранность которых вызывает серьезные опасения. Включение Кузьминок в «Черную книгу» вызвано прискорбными утратами уникальных памятников ансамбля, но это другой разговор.И.В.Еготов (?) Фасад главного дома со стороны пруда. 1780-е годы. Снимок начала XX века

Жарким августовским днем 1873 года с раннего утра в Кузьминках, загородном имении князей Голицыных, царило редкое по нынешним временам оживление. Слуги сновали по дому и огромному парку, начищали великолепные литые статуи, ажурные скамьи и фонари, вырывали лишние травинки вдоль идеально гладких дорожек — завершались приготовления к грандиозному приему.

Сама княгиня Александра Осиповна с утра буквально сбивалась с ног, стараясь всюду успеть. Подоткнув повыше юбки, чтобы не оступиться, она металась между домом и парком. Ей надо было удостовериться самой, что все приготовлено как надо: пиротехники на дальнем берегу пруда в нужный момент запустят небывалый доселе фейерверк, стол в ротонде — так назывался зал в господском доме — сервирован безупречно: золотые канделябры, столовое серебро и севрский фарфор сияют, вазы полны свежих цветов, а огромные скульптуры в парке, особенно эти страшные вздыбленные чугунные кони сверкают на солнце.

В который уже раз взбегая по мраморной лестнице, запыхавшаяся молодая хозяйка поймала себя на мысли, что огромный господский дом до сих пор вызывает у нее чувство подавленности, словно нависает над ней высоченными расписными потолками, кружит бесконечными анфиладами комнат, стены которых затянуты гобеленами… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — она до сих пор здесь не ко двору.

Словно в подтверждение ее мыслей, княгиня Александра услышала за спиной слова, сказанные нарочито громким шепотом: «А некоторые вон как мнят о себе — оделась в шелка да бархат и думает, стала благородной… А сама-то черным-черна, чистая ворона». У двери в оранжерею она увидела двух прислужниц, лениво возивших тряпками по стеклу. Княгиня хотела приструнить нахалок, но поняла, что сейчас не сможет.

Сделав вид, что ничего не слышала, Александра Осиповна, гордо выпрямив спину, прошла внутрь — только щеки у нее запылали огнем. Лишь в комнате она позволила себе безвольно опуститься на пуфик у окна — за что они так с ней? От радостного оживления, владевшего ею с того самого момента, как стало известно о приеме, не осталось и следа. Ничего делать не хотелось. Но этот гость так важен... Как же она радовалась появившимся хлопотам! Сидеть без дела Саше было непривычно, а что же делать, если к ним давно никто не ездит… С первого дня она больше всего боялась, что ее любимый Сергей заскучает. Ей-то никто, кроме него, не нужен, а вот он — совсем другое дело. Не зря, видно, говорят: где родился, там и сгодился и галке не место среди голубей.

Да и кому теперь к ним ездить? Когда в обществе узнали, что вернувшийся из Европы двадцатитрехлетний князь Голицын женился на цыганке Саше Гладковой, солистке знаменитого хора Соколова, что тут началось! Князь и до этого слыл в обществе фигурой эпатажной. Родился и вырос он за границей, впитал вольный дух и был лишен сословных предрассудков, свойственных русской аристократии. Начал он с того, что шокировал высшее общество, записавшись в купцы первой гильдии, — торговал железом и солью. А закончилось все женитьбой на цыганке. Тогда и закрылись окончательно перед ним двери великосветских гостиных. Князь Сергей поначалу лишь смеялся. Ну и преотлично. У него и без того нет времени на всю эту «пантомиму», говорил он. А Сашенька переживала — как же он сможет обходиться без своего окружения? Ей-то так даже лучше, сраму меньше, а он-то как будет? Она же — только темная цыганка, и сказать и ступить, как положено, не умеет…

...«Как же ты будешь, яхонт мой изумрудный?» — спрашивала она, обхватив его голову с беспокойством всматриваясь в любимые глаза. — «Ничего, лапушка, проживем. Лишь ты ко мне не меняйся, Сашенька!» Она и не изменилась к нему...

…Гостя все нет. Александра Осиповна поднимается с пуфика и через длинную череду комнат направляется на кухню — нужно отдать последние распоряжения. Бесконечный дом кажется безлюдным, обитые гобеленовой тканью стены гасят звук голосов и шагов.

Муж, когда они только приехали сюда, в Кузьминки, рассказывал ей, что это место непростое. В незапамятные времена здесь бывал царь Петр I. Сам же он и отобрал землю у Симонова монастыря, случилось это в 1702 году, и подарил имение Строгановым, его первым хозяевам. Специально для царя построили маленький деревянный домик в парке, где он и ночевал — очень уж полюбил Кузьминки за красоту. Позднее усадьба как приданое дочери Строганова Анны перешло в семью Голицыных.

Фото: svenko.net

А у них в роду была чудная княгиня Евдокия, бабушка Сергея, тоже живавшая в Кузьминках. Она прославилась своими причудами. Ее брак оказался очень несчастливым, и долгие десятилетия супруги проживали в разъезде. Говорили — цыганка нагадала ей, что княгиня умрет ночью. С тех пор она стала вести ночной образ жизни. Свои приемы и балы Евдокия Ивановна начинала далеко за полночь, чтобы смерть не застала ее врасплох. Днем она спала, а глубоко ночью в своем салоне принимала избранных друзей. В свете ее называли... и князь Сергей произнес что-то по-французски. Сашенька ничего не поняла и сильно расстроилась. «Княгиня ночи, или принцесса ночи, — перевел он и, увидев ее огорченное лицо, добавил: — Ты очень на нее похожа, у нее были такие же чудесные черные волосы и глаза. Редкая была красавица, в нее молодой Пушкин тогда влюбился», — рассказывал Сергей Михайлович.

Так она впервые услышала эту фамилию — Пушкин. Муж пояснил, что-де был такой хороший поэт, его потом дурные люди убили — давно это было.

…Однажды князь Сергей Михайлович решил «выписать цыган» для развлечения своих гостей. Цыганами он буквально бредил с тех пор, как в детстве прочел поэму Пушкина «Цыганы». Тогда он со всей серьезностью объявил своей матери, что женится только на цыганке. Та только рукой махнула, ее мальчик рос слишком впечатлительным, повзрослеет — не вспомнит.

В тот вечер друзья не могли узнать Сергея Михайловича — тот швырял танцующей Сашеньке под ноги сторублевые ассигнации, не хуже цыгана залихватски ударялся вслед за хором вприсядку. После танцев и песен Сашенька стала обходить гостей с большим подносом. По краям подноса стояли бокалы с шампанским, в середине оставалось свободное место для денег. Она подавала гостю бокал, тот выпивал, а после клал на поднос сколько захочет. По традиции цыганка должна в благодарность за подарок поцеловать гостя в губы и поклониться. Поднос дрогнул в руках Сашеньки, когда настала очередь потчевать удалого молодого хозяина. «Выпей, дорогой, выпей, бриллиантовый, за мое здоровье!» — потупив взор, прошептала она. Хозяин пьет, она поднимает на него бездонные темные глаза, глядит через хрустальное стекло бокала. Когда их взгляды встретились, оба поняли, что ничего уже не будет как прежде.

Никому, конечно, и в голову не могло прийти, что вслед за этим последует какое-то продолжение, ну перебрали веселые господа, с кем не бывает. Да почему бы и нет — все молодые и неженатые… Но наутро князь Голицын уже приехал в табор и принялся умолять хозяина хора и старого дирижера, уважаемого цыгана Федора Соколова, отдать ему солистку Сашеньку. Позвали отца девушки. Тот выслушал горячечный бред князя и даже плюнул в сердцах: «Мы, цыгане, детьми своими не торгуем! Она тебе не какая-то продажная!» В таких хорах молодых цыганок держали строго — никаких гулянок и шашней. Артистка — она артистка и есть. Хочешь — смотри и слушай, да плати за удовольствие. А вольностей девушки по отношению к себе не допускали. Сашенька стояла за закрытой дверью, все слышала и дрожала от страха — она едва ли могла сказать, чего боялась больше — что отец согласится или что откажет пылкому гадже.

Когда сговорились, князь Сергей по цыганской традиции увез Сашеньку из табора на тройке. Цыгане шептались, что он всем — барону табора, Соколову и родителям — заплатил сумасшедшие отступные. А Голицын обезумел от счастья — за свою Земфиру он был готов с радостью выложить все состояние.

Сергей Михайлович и Сашенька обвенчались в 1866 году и с тех пор постоянно проводили летние месяцы в его подмосковном имении в Кузьминках, в этом старом дворянском гнезде. Ох и натерпелась страху Сашенька, когда к ним в гости в их первое лето 1866 года пожаловали необычные иноземные гости! В тот год весть о счастливом спасении императора Александра II после неудачного покушения террориста Дмитрия Каракозова разлетелась по миру. Конгресс в Вашингтоне принял резолюцию об уважении и симпатии американского народа к русскому царю-освободителю. В Россию приехала официальная делегация во главе с помощником госсекретаря адмиралом Густавом Фоксом. Эту делегацию вместе с американским послом в России генералом Клеем и принимали князь Голицын с молодой женой в своем «русском Версале». Правда, Сашенька в подготовке не участвовала, все время просидела в спальне, трясясь от страха. Сергей Михайлович, видя ее состояние, все взял на себя, а ей наказал при гостях только молчать и улыбаться, а когда настанет подходящее время, ей надо будет спеть. Густав Фокс и все до одного члены делегации были очарованы хозяйкой усадьбы и ее дивным пением под аккомпанемент гитары, украшенной пышным бантом. Американцы через переводчика наговорили ей тьму комплиментов, а Густав Фокс заметил, что, должно быть, в Кузьминках отбоя нет от гостей — вероятно, сюда вся Москва рвется, все хотят быть приглашены в салон прекрасной княгини Голицыной. Александра Осиповна тихо отвечала, опустив глаза, что как только закончится их медовый месяц, наверное, все так и будет. Фото: Из архива М. Золотарева

Шло время, у Голицыных один за другим родились пятеро детей — два сына и три дочери, и все же Александра Осиповна по сию пору не чувствовала себя здесь хозяйкой. По-настоящему свободной и счастливой она была, когда вместе с мужем и его веселой компанией приезжала в родной хор послушать цыган. А как заиграют «Цыганскую венгерку», зайдется ее сердце — и пойдет плясать княгиня Голицына, позабыв обо всем на свете.

…Проходя картинной галереей, она старалась не смотреть по сторонам — в полутьме казалось, что высокородные голицынские предки неодобрительно глядят на нее с портретов. Снова и снова думала Александра о «ночной княгине» — бог знает, сколько еще женщин были несчастливы здесь. А теперь и она попала в их число.

…Все чаще вспоминался ей решительный разговор с отцом, тот позвал ее тотчас, как только князь покинул табор. «Ну, дочь, — сказал он, — я с тебя свою волю снимаю. Хочешь — иди с ним, он не так, побаловать, а в жены тебя просит. Не хочешь — оставайся с нами, на все твоя воля». Сашенька молчала, только дрожала всем телом.

Несколькими днями позже родители провожали ее вместе с ее немудрящим скарбом. Прощаться пришли все таборные, каждый обнимал, все желали счастья, делали обряды от дурного глаза. «Вижу, хлебнешь с ним горя, — мать вытирала заплаканные глаза. — Знаю я таких: загораются быстро огнем и горы сворачивают, лишь бы все было как им хочется, а как получат, тут и гаснут…»

Сашенька дрожала от возбуждения, садясь на тройку и пускаясь навстречу неведомой жизни, — но ей ничего не было страшно, лишь бы был рядом ее «князенька». В Москве в обществе разразился ужасный скандал, когда выяснилось, что князь Голицын женился на цыганке.

…Но вот и долгожданный гость показался. У них так давно никто не бывал! Все должно пройти, как задумывалось. Не мешкая, княгиня Голицына растворила окно, и по взмаху ее белого платочка свет в господском доме погас, а сад осветился тысячами бенгальских огней и над прудом взлетели в небо огненные змеи.

…Княгиня Александра мельком бросила взгляд в зеркало, еще раз прошлась пуховкой по смуглой коже. Может быть, сегодня наконец муж попросит ее спеть. Давно уже не просил. Не так было раньше — когда он только привез ее в Кузьминки. Она пела, а он садился на пол у кушетки, возле ее ног, мог так сидеть часами и слушать ее. «Бриллиантовый мой, скучно, поди, тебе со мной, — тревожилась Сашенька. — Ведь я неучена, тонкой беседе не обучена, как барыньки… И что тебе за радость со мной здесь в четырех стенах сидеть?.. Ведь ты барин».

Но он лишь смеялся, звал ее «моя Земфира». Она сначала ревновала — скажи да скажи, кто ж такая та Земфира, пока муж не объяснил — это, мол, героиня поэмы Пушкина. Она тоже полюбила гадже Алеко, но вот только разлюбила после, полюбила своего, цыгана. А гадже тот не стерпел и ее вместе с любовником и зарезал. Сашенька охнула и попросила мужа не звать ее больше Земфирой, не к добру это… А беспокойство ее томило — ох, заскучает с ней ее сердечный друг. Но «князенька» все свое — что никто и ничто ему, кроме нее, не нужно. И, бывало, читает на память:

«Что шум веселий городских?
Где нет любви, там нет веселий.
А девы... Как ты лучше их
И без нарядов дорогих,
Без жемчугов, без ожерелий!
Не изменись, мой нежный друг!
А я... одно мое желанье
С тобой делить любовь, досуг
И добровольное изгнанье!»

…И вот — она-то не изменилась. Изменился ее «князенька». Почти и дома теперь не показывается, все ездит, все, говорит, дела да дела.

Но своего старого друга детства и юности графа Андрея, только что приехавшего из Франции, Сергей Михайлович решил принять по высшему разряду. Несколько дней подряд не выезжал из Кузьминок, вместе с женой готовился к приему.

Видно, не зря Сашенька мучилась, годами осваивая светские манеры, сидела на уроках своих детей, вместе с ними постигая премудрости грамматики и истории. Княгиня держалась раскованно и свободно и все ожидала, когда муж попросит ее спеть. Не дождавшись, сама приказала принести ее гитару, взяла несколько аккордов и запела — начала тихо и протяжно, а когда закончила, казалось, звуки ее волшебного голоса заполнили все дальние уголки огромного поместья.

Цыганский таборФото: Из архива М. Золотарева

Изумленный гость почтительно склонился к ее руке и сказал, почти дословно повторив слова, сказанные когда-то Густавом Фоксом, что, должно быть, вся Москва стремится в салон прекрасной княгини Голицыной. Александра Осиповна с помрачневшим лицом ответила, что, увы, нет. Да и как можно — ведь она цыганка. Сергей Михайлович объяснил старому другу: «Все так, дорогой Андре, к сожалению, ничего в России не меняется. Уже и крестьянам дали волю, а в обществе до сих пор живы дичайшие предрассудки». Явно шокированный гость выразил надежду, что такие дикости скоро в России изживутся, а Александра Осиповна подумала с грустью, что, к сожалению, на ее веку этого не будет.

Глубокой ночью Сергей Михайлович провожал графа Андрея верхом до границы своих владений по освещенному факелами ночному парку. Сашенька простилась с гостем еще в гостиной, поймав на прощание его восторженный взгляд. Она долго слышала за дверью голоса — старые друзья все никак не могли расстаться, и вышла на лестницу со свечой узнать, не нужно ли чего, но, услышав разговор, так и застыла: «Совсем ты семьянином заделался. И то верно — не век же по заграницам перекати-полем жить. И жена у тебя редкая красавица, а как поет!»

«Да все ничего, Андре, а тошно иногда, — отвечал ее «князенька». — Как заведет свое «бриллиант ты мой яхонтовый», так хоть уши затыкай. Сто раз объяснял ей, и что такое бриллиант, и что такое яхонт, а все свое твердит… Одним словом, — муж грустно усмехнулся, — заморочил мне голову Пушкин своими «Цыганами» — вот теперь и расхлебываю...»

Княгиня тенью скользнула наверх по темной лестнице, чувствуя, как слезы катятся по лицу. А раньше-то весь аж светился, когда она его так называла…

Пока ждала мужа и обходила спаленки детей, попросился вдруг с докладом Матвей — управляющий. Сам из бывших купцов, он долгие годы служил верой и правдой родителям Сергея Михайловича и был у них на особом счету — во многих деловых начинаниях князь полагался на него, чрезвычайно ценил за крепкую хватку. По старости поселил Матвея с семейством в одном из флигелей Кузьминок и сделал управляющим имения.

Княгиня удивилась — что за поздний доклад, но приняла. Матвей ей нравился — человек степенный, верующий. И к ней с самого начала относился по-хорошему, как к дочери, — понимал что ей все здесь чуждо, а она сердечно звала его «дедушкой».

Матвей долго топтался на пороге. Потом сел, то и дело мял картуз и прокашливался. «Мне, матушка, про такое и говорить стыдно и вроде как не по чину, а знаю, что надо… Потому ведь — дети у вас… А, да что стыдиться, — с досадой хлопнул картузом об пол, — не наш ведь грех!.. Ему стыдиться надо — это он с вами, голубушка, перед святыми иконами венчался, а теперь вот что!..»

И рассказал, что уже давно ее «князенька» ездит к своей полюбовнице — молодой дворянке красавице Елизавете Никитиной, по-французски с ней разговаривает, а несколькими месяцами раньше подал прошение в Святейший синод о разрешении расторгнуть свой брак, и вот днями прошение это было удовлетворено. У Александры Осиповны ноги подкосились, все потемнело перед глазами. А дело, как выяснилось, зашло еще дальше — ее «князенька», решив разъехаться, уже начал перестраивать второе свое имение — Дубровицы на Пахре, чтобы поселиться там с молодой женой. Об этом, оказывается, все в усадьбе давно знают, но Сашеньке говорить было строго-настрого запрещено: князь опасался реакции жены — все же горячая цыганская кровь, мало ли что выкинет… А там бы просто уехал, велел бы ее запереть на первых порах и приглядывать, чтобы ничего не сотворила. А и сотворит — за цыганку какой спрос… Свет заочно уже одобрил прожект нового супружества князя Голицына — наконец-то представитель знаменитой фамилии взялся за ум...

Княгиня рыдала, рвала на себе волосы и одежду и клялась, что «порешит» обоих полюбовников. Еще хуже стало, когда вернулся, проводив гостя, Сергей Михайлович. Дворня потом шепотом пересказывала, будто бы княгиня валялась у мужа в ногах, умоляя ее зарезать, — потому что если не зарежет, то же будет от нее его новой молодой жене.

А наутро княгиня-цыганка пропала. Все страшно перепугались, Сергей Михайлович послал к Никитиным — предупредить об опасности — ничего. Сашенька-певунья как в воду канула.
Семейный портрет НащокиныхФото: Всероссийский музей А.С. Пушкина, репродукция картины «Семья Нащекиных на фоне деревенского пейзажа» работы Н.И. Подключникова. 1839 г.

...В сумерках в дверь убогого деревянного флигеля в одном из переулков у Бронной улицы постучали. Открыла дверь старушка в чепце — ей было уже далеко за шестьдесят, и только большие черные глаза, не утратившие свой блеск, говорили, что когда-то их обладательница разбила немало мужских сердец. Важная барыня в соболях и под вуалью вошла в грязную переднюю. Старушка ей низко поклонилась и пригласила в дом. Барыня прошла, старушка суетилась, усаживая ее на лучшее место. «Что прикажете откушать, гостья драгоценная? Мало чего у меня есть нынче, а гостям я всегда рада». «Или ты не признала меня, Татьяна Дмитриевна?» — откинув вуаль, спросила Сашенька. — «Виновата, не увидала сразу, вижу плохо. Теперь вижу, знаю, кто ты».

И правда — ну много ли на Москве княгинь-цыганок? Про княгиню Голицыну знали все свои, а уж чего только не судачили о ней в цыганских хорах! Выходило, что «цыганская Золушка» ест на золоте, носит шелка да бархат и вообще живет в полном счастье и любви. Знали бы они Сашенькину печальную историю!

Бледная, сотрясаемая нервической дрожью, Александра Осиповна ночью тайно покинула Кузьминки. Верный Матвей раздобыл экипаж, сам свез ее в переулок на Бронной.

Ночью, после бурного объяснения с мужем, а в особенности из-за услышанного ранее разговора про Пушкина, Сашенька в каком-то помутнении рассудка решила, что он и является главным виновником ее несчастья. Пушкин накликал ее беду. Он, этот злой человек, забил голову ее «князеньке» своими чародейскими бреднями. Может, есть какое-то отворотное средство, которое спасет ее? Сызмальства слышала Сашенька о цыганке Тане Демьяновой из знаменитого во время оно хора Ильи Соколова, которая когда-то для этого самого Пушкина пела, и вроде бы даже любил он ее и в знак любви подарил заветное кольцо, которое она хранит до сих пор. С той поры Таня состарилась — теперь все звали ее «баба Таня» — и тихо доживала свой век во флигельке на Бронной, по бедности своей немного зарабатывая гаданием. Может быть, она знает, как отвратить проклятие поэта-колдуна?

Баба Таня зажгла лампу, которую, видно, приберегала для особых гостей, — сама обходилась лучиной да свечкой. Уселась за стол в длинной черной шали с бахромой до пола, устремила взгляд своих немигающих глаз на пламя. «Что хочешь знать, раскрасавица? Говори, от тебя у меня нет тайн». «Говорят, что Пушкин тебя любил, скажи мне про него», — попросила Сашенька. Всего ждала баба Таня, но тут от неожиданности даже рассмеялась. «Любил? — переспросила она, и глаза ее сверкнули совсем молодым блеском. — Вот что я тебе расскажу, красавица...»

…Жила тогда Таня Демьянова в доме Чухина на Садовой вместе со своим хором. Цыганки — певицы и плясуньи — ютились во флигельке, у каждой была маленькая комнатка с немудрящей обстановкой — кровать, трюмо, гитара, здесь же платья «на выход». Когда приезжали господа, следовало принарядиться и идти в главное здание в залу развлекать гостей. «Хор наш был небольшой, всего семь человек, но голоса подобрались — чисто ангельские, нас на Москве все знали и любили и часто к нам наезжали», — вспоминала баба Таня.

Был уже двенадцатый час, гостей уже и не ждали, и все разошлись по своим комнатам. «Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят!» — разбудил ее окрик через дверь. Таня успела только косу расплести да повязаться белым платком — такой и выскочила. В главной зале уже разлилось сияние свечей. На диванах сидели господа. Гостей было четверо — одного из них, Нащокина, Таня хорошо знала. Ей часто приходилось петь у него в доме близ Пречистенских ворот. Павел Воинович Нащокин, отставной офицер лейб-кирасирского ее величества полка, жил широко и безалаберно. В квартире его ни днем ни ночью не смолкал шум. Тут толкались люди самого разного пошиба: игроки и отставные гусары, студенты, стряпчие, цыгане, шпионы, заимодавцы... Играли в карты, пили, пели, плясали. Всем было вольно у гостеприимного хозяина.
Фото: МОСФИЛЬМ-ИНФО

А другой из гостей, небольшого роста, кудрявый, с толстыми губами, на диваны не пошел, а взобрался на лежанку и укутался — ночь была холодная. При виде ее этот кудрявый так и прыснул со смеху: «Вот так поваренок!» Таня тоже засмеялась и сказала своим по-цыгански: «Глядите, как нехорош, точно обезьяна!» Тот и давай спрашивать, что она сказала. Цыгане смеются, а Таня отвечала: «Ничего, сказала, что вы меня поваренком назвали». «А вот ты, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет», — ответил на это Нащокин.

Пушкин! Так это его поэму «Цыганы» пересказывали друг другу все московские цыгане! И господа тоже, как приедут, все Земфира да Земфира…

Таня запела романс «Друг милый, друг милый, с далека поспеши». Лишь только смолк ее голос, Пушкин проворно соскочил с лежанки — и к ней. «Радость ты моя, радость моя! — кричит. — Извини, что тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, а не поваренок!»

Стал Пушкин с той ночи часто бывать в доме на Садовой — все больше ездил слушать ее, Таню. Он даже попросил ее научить его говорить «на роме». Новый год, 1831-й, встречали с цыганами в «Яре». Были Таня с подругой Олей Солдатовой, Пушкин с Нащокиным. И поэт все, бывало, смеялся. «Золотой у тебя голос, — говорил он Тане. — Я о тебе поэму напишу». А как-то на Масленицу заехал, угощал ее с подругами блинами. Шампанское по стаканам разливал, поставил на колени большую тарелку с блинами, цыганок потчует и сам ест да похваливает: «Нигде таких вкусных блинов не едал».

Конечно, Таня и помыслить не могла, что такой барин ее полюбит, и все же грустно на сердце стало, когда по Москве заговорили, что Пушкин собрался жениться на юной писаной красавице Гончаровой. «Что ж, господин он добрый, ласковый, дай ему бог совет и любовь!» — сказала тогда Таня и ушла к себе, не хотелось ей в тот день никого видеть. И без того мало было поводов для радости — у Тани у самой в ту пору имелся сердечный друг, только женатый, и как раз ревнивая жена увезла его на всю зиму в деревню — подальше от Москвы с ее цыганскими хорами.

После помолвки Пушкин стал бывать в доме Чухина реже: поговаривали, что все время у невесты проводит, расстаться не может, до смерти в нее влюбился.

За два дня до свадьбы Пушкина Таня зашла к Павлу Нащокину — она была очень дружна с Олей Солдатовой, тоже цыганкой, жившей в его доме на правах жены. Ольга уже мало пела в хоре, и Тане, когда она солировала, очень недоставало ее чудного второго голоса. Оля в доме Нащокина держалась как хозяйка, все ей было нипочем, господа в ней души не чаяли и гордились знакомством — она была дочерью знаменитой Стеши, а у той в свое время вся Москва в ногах валялась. Рассказывали, что сама итальянская певица Анджелика Каталани, когда слушала Стешу, рыдала и отдала ей свою кашемировую шаль, подарок папы римского. И Наполеон, когда был в Москве, пожелал послушать Стешу, но цыганка вместе с хором как сквозь землю провалилась.

Тут к крыльцу подкатили сани — приехал Пушкин.

«Ах, радость моя, как я рад тебе, моя бесценная!» — поцеловал ее в щеку и уселся на софу. Таня смотрит — а он как будто невесел, задумчив — не скажешь, что скоро женится. Рукой голову подпер и говорит: «Спой мне, Таня, что-нибудь на счастье. Слышала, может быть, что я женюсь?» — «Как не слыхать! Дай вам бог, Александр Сергеевич!»

…«Мать у меня была знатная гадалка, — баба Таня поправила огонь в лампе. — И, видно, ко мне что-то от нее перешло. Я тогда взяла гитару, стала подбирать и все посматривала на него, а у поэта за спиной и над ним будто бы какая-то темная тень — точно кто-то его огромными крыльями застит. А я все подбираю и думаю, что же мне спеть».

Наверное, та тень была всему причиной, но Таня вспомнила и запела старинную песню:
Фото: Всероссийский музей А.С. Пушкина, репродукция картины «А.С. Пушкин и Н.Н. Пушкина на придворном балу перед зеркалом» работы Н.П. Ульянова. 1948-1949 гг.

«Ах, матушка, что так в поле пыльно?
Государыня, что так пыльно?
Кони разыгралися...
А чьи-то кони, чьи-то кони?
Кони Александра Сергеича...»

Песня это считалась подблюдной, а значит, годилась для жениха, но говорили, что не к добру она. И уж конечно не стоило ей петь ему ту песню перед самой его свадьбой. Сообразив, что она поет, Таня боялась поднять глаза от струн. И вдруг слышит — Пушкин зарыдал, схватился за голову, а Нащокин к нему: «Что с тобой, что с тобой, Пушкин?»

«Эта ее песня мне не на радость, а на горе!» — тот отвечает. После Пушкин пробыл совсем чуть-чуть — уехал, ни с кем не простившись. А у Тани еще долго не шла из головы эта черная тень, нависающая над ним.

Пушкин обвенчался с Наталией Гончаровой, а вскоре и совсем из Москвы уехал. Перебрался в Петербург. Таню он не забывал — иногда посылал ей с оказией подарочки.

После только один раз довелось Тане увидеть своего «веселого барина». Она шла от Иверской по площади, когда рядом с ней остановилась богатая карета, запряженная четверкой. И знакомый голос донесся из окна: «Таня, радость моя, здравствуй!» Смотрит Таня, а это Пушкин ей рукой машет и воздушные поцелуи посылает. Рядом с ним в окне, как картина в дорогой раме, — молодая женка красоты невиданной, разодетая, в голубой бархатной шубе. Таня тогда сильно смутилась и поспешила распрощаться с Пушкиным — неловко ей стало, и без того, наверное, эта Гончарова бог знает что о ней подумала.

— Вот и вся моя с ним любовь, — усмехнулась баба Таня, — а ты что подумала, бесценная? Потом стало известно, что убили Пушкина из-за жены — так весь наш хор тогда горько плакал, а я — горше всех.

— А кольцо? — спросила княгиня Александра.

— Кольцо-то? Оно и впрямь было, простенькое, с бирюзой.

И тут людская молва все переврала. Колечко у Тани было и вправду «заветное» — память о ее любимом.

В день свадьбы Пушкина Таня была у Ольги, в доме ее Нащокина. Поздно ночью ввалилась целая толпа друзей Павла Воиновича — прямо со свадьбы поэта, и все навеселе, конечно. Николай Языков как увидел Таню, так в ноги ей и повалился, голову ей на колени уронил и давай в любви объясняться. «На тебе, — говорит, — женюсь. Пушкин на красавице женился, и я ему не уступлю!» Потом вынудил снять с руки это самое колечко и унес с собой. «До гроба, — кричит, — не отдам!» Таня плакала, умоляла отдать кольцо, дорого оно ей, тот — ни в какую. Нащокин успокаивал, как мог, расстроенную Таню, обещал, что вернет ей кольцо, что на другой же день и сделал.

…Баба Таня стянула со своего распухшего от подагры мизинца колечко с бирюзой и положила его на ладонь княгини Голицыной. Та рассеянно дотронулась до него кончиками пальцев. Выходит, нет никакого колдовства, а бедный Пушкин был вовсе не чародеем, а просто человеком, и тоже несчастным, и сочинял такие удивительные стихи. А значит, никакого способа вернуть мужа нет… Из глаз Александры Осиповны потекли слезы. Баба Таня с неожиданной силой стиснула ее руку:

— Да брось ты плакать по своему барину! Не ровня они нам, поняла? Мы — им не чета, а они — нам. Мы — как ветер вольные. Да и не поможешь слезами, ничем не поможешь, коли любовь ушла.

Развод состоялся. Князь отныне и навсегда прекратил всякие отношения с бывшей женой и переехал жить в Дубровицы. Еще несколько лет прожила княгиня-цыганка одна с детьми в Кузьминках.
В 1883 году Сергей Михайлович женился на дворянке Никитиной. По слухам, князь вполне обеспечил Александру Осиповну с детьми, которые оставались его законными наследниками и носили княжеские титулы. Александра Осиповна прожила свой век в Москве, слыла меценаткой. Так, она от своих щедрот до конца жизни бабы Тани положила ей пенсию.

В начале XX века следы княгини-цыганки затерялись. Известно лишь, что в 1909 году она передала городу свой большой дом в стиле ампир в 4-м Сыромятническом переулке, где было устроено казенное училище. Под старость жила тихо, скромно, очень любила ездить в цыганские хоры. Бывало, как заслышит звуки «Цыганской венгерки», зайдется и заплачет ее сердце. Увидит старая княгиня своим внутренним взором, затуманенным слезами, давно покинутое дворянское гнездо в Кузьминках, где она прожила более десяти лет, статного молодого князя Сергея, который в первый раз ведет ее по бесконечным анфиладам дома. Она давно уже не ропщет на судьбу: знать, все так и должно было случиться.

Князь Сергей Михайлович с тех пор женился еще дважды — и всякий раз ему отказывали в церковном венчании. Княгиня Мария Ильинична, мать Сергея Михайловича, тяжело переживала беспутство сына и в конце концов прекратила с ним всяческое общение. Имение Кузьминки пришло в упадок — дворянское гнездо с его скульптурными кентаврами на мостах и чугунными канделябрами вдоль тополевых аллей пришлось превратить в дачный поселок.

Словно в отместку за развод с Сашенькой, князь потерял свое счастье в деньгах — вернуть себе некоторый достаток ему удалось лишь к концу жизни. Он умер в 1915 году в Лозанне. Желая замолить свои грехи, князь Голицын незадолго до смерти внес крупные пожертвования на строительство православных церквей в Каннах и Ницце.

Но история княгини-цыганки имела продолжение.

Бабы Тани уже не было на свете, когда в Москву приехала одна молодая цыганка, Мария Полякова, дочь цыгана-лошадника из Тулы. Приехала в Первопрестольную искать счастья в московских цыганских хорах. Замечательная танцовщица, Маша поступила в известный хор Ивана Григорьевича Лебедева. Вскоре она познакомилась с частым и именитым гостем лебедевского хора — князем Сергеем Сергеевичем Голицыным, сыном князя Голицына и княгини-цыганки Александры Гладковой. Молодой наследник старинной фамилии, в жилах которого текла цыганская кровь, так же, как и его отец когда-то, увез плясунью из хора на тройке и женился на ней.

После венчания князь Сергей Сергеевич поехал с женой в Париж, там нанял для нее учителей русской литературы и арифметики, закона божьего, естествознания, географии и французского языка. Через шесть лет князь вернулся в Россию и представил жену в обществе и ко двору, их принимали. Родились дети.

А потом так же, как когда-то и ее свекровь, Маша узнала, что муж тайно ездит к другой. И вот тут-то все пошло иначе. Гордая Мария объявила изменнику, что цыганки мужьям не изменяют, но и измен не терпят, и ушла от мужа, таким образом словно разом отомстив всем пылким аристократам, в разные времена вздумавшим легкомысленно относиться к «египетским дщерям». Мария вернулась в свой родной хор, снова начала выступать и очень скоро в одном из артистических домов, в семье ценителей цыганского искусства познакомилась с богатым барином Сергеем Алексеевичем Киселевым. Дело быстро шло к свадьбе. Узнав об этом, князь Сергей Сергеевич Голицын сразу «переменился» — снова появился в Машиной жизни, стал уверять ее, что ему нужна только она, умолял вернуться. Даже однажды написал ей шутливо: «Маша, ну какая тебе разница? И я Сережа, и он Сережа! Возвращайся ко мне». Но Мария своего князя так и не простила.

Она вышла замуж за Сергея Киселева. Молодые уехали из Москвы и поселились в Нальчике. Там в 1909 году у них родилась смуглокожая девочка Надя с огромными черными глазами. Увидев ее в колыбели, кто-то из гостей Киселевых воскликнул: «Ой, какая лялька!» Так она на всю жизнь и осталась Лялей. Этой дочке цыганки Маши Поляковой суждено было стать знаменитой цыганской артисткой Лялей Черной. Великолепная Ляля на своем веку тоже завоевала и погубила немало сердец. Так прихотливо судьба расквиталась за погубленную любовь княгини-цыганки Сашеньки.

А гитара цыганки Тани Демьяновой находится на вечном хранении во Всероссийском музее музыкальной культуры на улице Фадеева. Если долго на нее смотреть, кажется, что вот-вот задрожат струны и зазвучит хватающий за душу, срывающийся на крик голос: «Матушка, матушка…»

Караван историй
https://7days.ru/caravan/2015/4/pogublennaya-lyubov-knyaginitsyganki-aleksandry-golitsynoy/2.htm#ixzz57Z7fBAun

https://www.mos.ru/news/item/36479073/

https://arch-heritage.livejournal.com/242253.html

Картина дня

наверх