Актер престижного московского театра Х. долгое время играл “кушать подано”, т. е. роли почти без текста, вернее, совсем без текста. Не ради этого избрал он профессию актера! Наконец - роль в знаменитом спектакле “Отелло”. Он должен был создать образ посла от сената Венеции, приехавшего на Кипр, заставшего там кошмарную картину всеобщей смерти и резюмирующего события сакраментальной фразой: “Слова тут ни к чему...” Посол появляется на сцене к финалу трагедии, но актер очень волновался, пришел в театр за час до начала, загримировался, надел костюм и все время повторял свой незамысловатый текст. Вот он вышел на сцену. Его можно понять: ослепляющие прожектора, бездонная черная яма зрительного зала, Отелло на полу у ног мертвой Дездемоны. Тут же убитые Эмилия и Яго. От напряжения, эмоционального перегруза актер не выдержал и... простите, пукнул... Бывает. Звук прозвучал четко.
Актер растерялся, но долг и сюжет превыше всего - он произносит долгожданную фразу: “Слова тут ни к чему...” в зале гомерический хохот. Пришлось срочно дать занавес.
Однажды счастливая семейная пара Любовь Петровна Орлова и Григорий Васильевич Александров решили поехать на юг. С билетами в спальный вагон возникли затруднения, но сверх-супер-звезда Любовь Петровна ограничилась лишь одним телефонным звонком, и ее муж направился к начальнику вокзала.
- Вам сообщили, что я и моя жена Любовь Петровна Орлова...
Начальник вокзала олицетворял благожелательность, восторг и еще что-то.
- Конечно, товарищ Орлов, все в порядке, вот ваши билеты!
Семен Фарада, будучи еще не очень известным, как-то выступал перед студентами, а перед ним было выступление артиста Б. Хмельницкого. И вот он чувствует, что настроение в зале какое-то не такое и реакция на выступление какая-то странная. Ну не должны так принимать известного актера. Вот стоит С. Фарада за кулисами, и бьет его нервная дрожь: «А вдруг, как и его плохо примут?» Выходит он на сцену, а кто-то свистнул. Фарада растерялся, забыл, что говорить должен, и молчит. Потом подумал и сказал: «Вообще-то я привык выступать после второго свиста». Тут снова раздался чей-то свист, и Семен начал свое выступление. Только не запланированный текст, а стал импровизировать: анекдоты рассказывать, смешные случаи из своей студенческой жизни, причем, даже не совсем и приличные.
После, от организаторов концерта Фарада узнал, что зрители его принимали лучше всех остальных.
Известный актер Игорь Верник однажды репетировал спектакль «Ретро» на малой сцене, а в это же самое время на большой сцене шел спектакль «Кабала святош», в котором у Игоря была роль Маркиза де Лиссака, коварного, хитрого проныры, обманывающего во время карточной игры самого короля. В этом спектакле у Верника был особенный костюм и сложный грим. Подходило время его выхода на сцену, а он об этом совершенно забыл и спокойно репетирует в «Ретро». В какой-то момент он случайно бросает взгляд на часы и вспоминает, что ему пора, что он уже должен быть в это время на другой сцене и играть в спектакле.
Сломя голову он бросился в лифт, потом бежал, перепрыгивая через перила, вбежал за кулисы и увидел растерянные лица всех участников спектакля. Понял, что его все уже давно ищут и еще понял, что не успеет переодеться и выйти на сцену в гриме. Андрей Ильин, играющий короля, блестяще вышел из создавшейся ситуации. Он сказал: «Сегодня мы не будем играть в карты. Что там у нас дальше?» После чего все пошло своим чередом.
Вечером Игорю Вернику позвонила знакомая и сказала: «В программке я увидела твое имя, и поэтому внимательно смотрела на сцену, но почему-то тебя там не заметила. В общем, я так и не поняла, объясни мне, кого же ты там играл?»
Фаина Раневская для того, чтобы лучше настроится и вжиться в роль, незадолго до выхода на сцену полностью раздевалась. А после уже надевала театральный костюм.
Как-то раз Раневская стояла в своей гримуборной нагишом и курила. В это самое время к ней в гримерку влетел администратор, забыв постучаться. Увидев голую Раневскую, он потерял дар речи и вообще забыл, зачем пришел. Актриса с большим интересом следила за ним, видя его отражение в зеркале. После продолжительной паузы она, наконец произнесла: «Вас не смущает, что я курю?»
Однажды на репетиции спектакля Чехова «Чайка» перед гастролями во Франции было решено сократить текст. Все актеры наперебой стали предлагать режиссеру сократить именно свой текст. Послушав эту перепалку, Лев Дуров, имевший пристрастие к произведениям Антона Павловича, не без ехидства предложил: «Что мы спорим, давайте оставим только первую и последнюю фразы пьесы:
«Отчего вы всегда ходите в черном?»
- «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился!»...»
На гастролях Вахтанговского театра как-то произошел такой казус. Игрался спектакль из быта Англии XIX века. А актер-статист, играющий мажордома и произносящий буквально пару слов, куда-то запропастился, может, даже запил со скуки. Стали срочно искать человека на замену, а время поджимает, помощник режиссера поймал какого-то скрипача из оркестра и сказал, что тот должен сыграть мажордома. Тот просто обомлел и взмолился, прося его устранить от этого, так как он очень боится и даже в оркестре ввиду этого отказывается от соло. Но не прокатило, помощник режиссера был неумолим. Вот, значит, идет этот спектакль (честно скажем длинноватый и скучноватый), на сцене большой зал, в котором за столом сидят разодетые леди и лорды, чинно беседуют, вкушают яства. И тут входит мажордом с перекошенным от страха бледным лицом. Все внимание зала на него. А он слова забыл. Помреж ему из-за кулис суфлирует свистящим шепотом: «К вам барон фон Циммерман!» Мажордом кивнул и говорит: «К вам цыгане... – потом подумал и добавил – … приехали».
Как-то раз известный актер Александринского театра В. П. Далматов совершенно запутался в словах роли. Он должен был сказать: «Подай перо и чернила!», а у него получилось: «Подай перна и черна, тьфу, чернила и пернила, о господи, черно и перно. Да дайте же мне наконец то, чем пишут!» В зале был гомерический смех.
Однажды Евстигнееву пришлось заменять внезапно заболевшего актера в спектакле «В поисках радости». Понятно, что текст он знал неважно, а по ходу пьесы и вовсе забыл слова, и произнес: «Я говорю. Ах, да. А что я говорю?» Его партнеры рассмеялись и ушли со сцены. Он посидел-посидел и говорит: « А еще кто-нибудь придет?»
В 1923 году в Венской опере давали оперу Вагнера «Лоэнгрин». Финал оперы был очень эффектным – Лоэнгрин уплывал со сцены на белом лебеде. Как-то эту партию исполнял Лео Слезак, вообщем, то ли он замешкался, то ли поспешил механик, но лебедь уплыл один за кулисы. Но Слезак не растерялся, повернувшись к противоположной кулисе, он пропел: «Скажите, пожалуйста, когда отбывает следующий лебедь?»
В шестидесятые годы во МХАТе вошла в моду такая игра – если один из участвующих говорит другому участнику или участникам: «Гопкинс!», то тот, кому сказали, должен тут же подпрыгнуть, не зависимо от того, что он делает и где находится. На того, кто не выполнит условия, накладывался денежный штраф и угощение в ресторане. Чаще всех «гопкинсом» пользовались корифеи МХАТа, особенно во время спектакля, да еще в самых драматичных местах. Закончилось это развлечение тем, что тогдашний министр культуры СССР Фурцева, вызвала к себе на ковер самых великих – Ливанова, Грибова, Яншина и Массальского. Потрясая большой пачкой писем, присланных зрителями, Фурцева произнесла речь о заветах К. Станиславского, об этике советского актера, роли МХАТа в советском искусстве. Провинившиеся мэтры выслушали речь министра стоя. Как вдруг Ливанов тихо говорит: «Гопкинс»! Все подпрыгнули.
Олег Табаков был в театре непревзойденным мастером на всяческие шутки и подначивания. Попадались все без исключения. Только Е. Евстигнееву удавалось заранее разгадать коварные шутки и обнаружить подвох. Но как-то он тоже попался. И все же сумел гениально вывернуться. Это были съемки фильма про большевиков под названием «Продолжение легенды». В нем Табаков играл юного романтика, а Евстигнеев старого умудренного опытом большевика. По сценарию они должны были познакомиться. А Табаков перед этим рукопожатием набрал в руку вазелина и пожал руку Евстигнееву. Знающие о готовящейся провокации, с особым вниманием наблюдали за этой сценой. Е. Евстигнееву удалось остаться невозмутимым. Как бы от избытка чувств, он вскинул ладонь, измазанную вазелином, и стал ласково гладить Табакова по лицу и волосам.
Читка пьесы за столом в Театре имени Гоголя.
Актер (читает). Жарко... Сахара... (режиссеру) Владимир Александрович, а почему он просит сахара?
Режиссер. Видите ли, когда очень жарко, введение в организм веществ, содержащих сахар, помогает переносить излишне высокую температуру...
Краснопольский (чудесный актер, виртуозно владеющий черным юмором). Может, он говорит: “Жарко... Сахара?..”
Режиссер. Что ж, можно и так...
На том и порешили.
Путь Семена Самодура, премьера Театра кукол Образцова к славе был нелегок. Мэтр кукольного жанра Сергей Владимирович не принимал его в труппу, так как он плохо выговаривал букву “Л”, которая, как оказывается, содержится в большом количестве слов, произносимых со сцены. Все же мэтр решил дать возможность приглянувшемуся ему Самодуру за лето исправить свой недостаток.
Прошло лето. В первый же день нового сезона Образцов пригласил к себе Самодура, помня, что дал ему задание по исправлению дефекта речи.
- Ну, покажите, как вы стали разговаривать, как трудились, чтобы избавиться от неправильного произношения...
Самодур, проводивший лето, естественно, не в дикционных упражнениях, не задумываясь, лихо отчеканил: - Метр-р-р-р-ро... Кор-р-рова... Рррреволюция...
Мэтр, забывший, какую букву нужно исправлять, удовлетворенно кивнул головой:
- Теперь все в порядке... Так Семен Самодур вошел в труппу знаменитого театра, в которой стал знаменитым актером. А плохое “Л” никто, включая Образцова, не замечал.
В фильме “Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”, снимавшемся еще до войны на Киностудии “Союздетфильм”, в центре событий оказалась свинья, которая “...вбежала в комнату и схватила, к удивлению присутствующих, не пирог или хлебную корку, но прошение Ивана Никифоровича, которое лежало на конце стола... Бурая хавронья убежала так скоро...” Режиссер А. Кустов воплотил этот драматический эпизод в лаконичную формулировку: “Свинья съедает челобитную”. И все закрутилось. Директор фильма договорился с крупнейшим авторитетом в области приобщения животного мира к системе К. С. Станиславского, к тому же явившимся представителем древней и славной династии Дуровых. Маэстро ознакомился со сценарием, счел возможным провести соответствующую репетиционно-дрессировочную работу, заломил довольно крупную сумму - искусство требует жертв со стороны бухгалтерии. Почему-то маэстро не вызывал свинью на репетиции, что начинало беспокоить постановщика и директора.
Настал день съемок.
Маэстро-дрессировщик в роскошной шубе, благоухающий заморскими духами, вышел на площадку. - Где свинья? Ему показали. - Где камера? Где челобитная? Приготовьтесь к съемке.
Все замерли в ожидании чуда. И оно произошло.
Дрессировщик вынул из кармана шубы обыкновенную покупную банку меда, смазал им челобитную с внутренней стороны и бросил ее в кадр. - Мотор!
Свинья оказалась рядом с челобитной и тут же с аппетитом ее съела. Все действие, вместе с получением гонорара, заняло около получаса. Директор чуть не заболел нервным расстройством, но ничего не скажешь - профессионализм!
На сцене Саратовского драматического театра им. К. Маркса собрался весь творческий коллектив. Шел трудный 1941 год. Речь держал один из старейших и славнейших провинциальный режиссеров России Иван Алексеевич Ростовцев, любовно прозванный актерами Ванькой Каином. На самой патетической ноте выступления с колосников срывается огромная люстра и падает на центр сцены. К счастью, актеры стояли полукругом, иначе произошла бы страшная трагедия. Иван Алексеевич от неожиданности воскликнул: “... твою мать!” Пауза. Ростовцев приходит в себя: “Дорогие мужчины, прошу у вас прощения за то, что не сдержался и позволил себе...” Еще пауза. “У женщин прощения не прошу, так как они не поняли, что я сказал...”
После спектакля в знаменитом Санкт-Петербургском Александринском театре (бывшем театре им. Пушкина) шел также знаменитый актер Николай Симонов. Неожиданно к нему подошел здоровенный парнюга и, дыхнув ароматом чеснока и водочным перегаром, вежливо обратился:
- Николай Константинович, разрешите с вами побеседовать...
Симонов ответил решительным отказом. Тогда расстроившийся парень (впрочем, это был тридцатилетний дядя, укоризненно отвечал:
- Эх, Николай Константинович, а ведь вы меня в жопу целовали!
Легко представить себе гнев Симонова. Милиция. Протокол. Представители закона, естественно, встали на защиту великого артиста. Тогда обвиняемый вытащил из какого-то тайного кармана в ватнике тряпочку, трепетно развернул ее и предъявил кадр из фильма “Петр 1”, выпущенного в 32-ом году (сейчас на дворе - 69 год!), когда царь, роль которого блистательно играл Симонов, счастливый рождением наследника, подымает ребенка высоко над головой для всеобщего обозрения и смачно целует его в аппетитную попку. Все было правильно. Но прошло тридцать лет. Симонов был человеком с подлинным юмором - мир был восстановлен.
Тарификация в любом театре - самая болезненная ситуация. В 60-х гг. в конфликтную комиссию по тарификации при Московском управлении культуры, членом которой я являлся, поступило заявление актрисы Театра имени Ленинского Комсомола (нынешний Ленком), не получившей повышения ставки. Получала она мизерную категорию, что-то около 90 рублей, и просила прибавить 10 рублей, что являлось повышением категории. Главный режиссер театра Анатолий Эфрос встал насмерть. Очевидно, он был прав, я и вся комиссия не знали даже имени актрисы, и не верить такому художнику, как Эфрос, мы не имели никаких оснований. Актриса подала заявление в суд. Тут-то страдалица отыгралась: она предъявила несколько афиш, традиционно подписанных режиссером каждому исполнителю к премьере. Обычно такие надписи носят комплиментарно-поздравительный характер, но, как показал процесс, таящий в себе подводные рифы. На афишах режиссер писал (передаю общий смысл и настроение): “Благодарю за талантливую работу...”, “Мал золотник, да дорог...”, “Спасибо за творческое отношение к работе...” и т.д. Судья, человек простой и в театральной дипломатии не искушенный, задал всего один вопрос: “Вы писали эти надписи?” “Да, но...” - начал отвечать Эфрос, - судья не дал ему договорить. Актрисе повысили зарплату не на десять рублей, как она просила, а на значительно большую сумму.
Свежие комментарии