На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Жизнь - театр

1 157 подписчиков

Свежие комментарии

  • Yvan
    Как-то совершенно мимо меня пролетело его творчество, ни песен ни имени никогда не слышал. А то, что услышал сейчас, ...От одесского жули...
  • Александр Сысоев
    Светлана, полностью согласен: мне творчество Аркадия Северного совсем никак. Хотя я любил и люблю бардовские песни, н...От одесского жули...
  • Светлана Митленко
    Может Мурзилка? Или Костер. Еще Пионер был журнал.GIF-ки, которым б...

Великие истории любви. Любовное помешательство Мейерхольда

В июне 1939 года Москву взбудоражило известие: арестован Мейерхольд. Люди из НКВД пустили слух: режиссера  взяли на аэродроме при попытке сесть в самолет английского посла. Анна Ахматова презрительно бросила: «Кто же поверит, что он хотел бежать из Советского Союза один, без Райх?» Это был сильный аргумент. Все знали, что Всеволод Эмильевич просто помешан на собственной  жене…
С Зинаидой РайхС Зинаидой Райх

«Севочка, да как они смеют! — Зинаида Райх, рыдая, ворвалась в кабинет к мужу со свеженапечатанным томиком романа  «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова — Ты только послушай! «Агафья Тихоновна была в трико телесного цвета и мужском котелке. Балансируя зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина», она переступала по проволоке, и снизу всем были видны ее грязные подошвы. Одновременно с этим все негры, Подколесин, Кочкарев в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто. Кочкарев с Подколесиным спели дуэты про Чемберлена». Севочка, за что нам этот пасквиль, эта карикатура?! Что значит: «грязные подошвы»?!!!».

«Да что ты, Зиночка! — успокаивал муж. — Какая же это карикатура? Да тут и преувеличения-то почти никакого… Нет, граждане, безумней, чем у Мейерхольда, вам не придумать — кишка тонка! А, помнишь, у Булгакова в «Роковых яйцах» про «театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами»? Ну и пусть пишут, от нас с тобой не убудет! А, кстати, не осовременить ли нам и вправду «Годунова»? Вот все переполошатся-то! Станут кричать, что Мейерхольд совсем спятил», — и Всеволод Эмильевич зашелся своим странным, каким-то «картонным» смехом…Сцена из спектакля “Ревизор”. 1926 г.

Красавица Зинаида сверкнула на мужа заплаканными глазами. Ну почему он так гордится, что безумнее всех? Почему его «ГосТИМ» (Государственный театр имени самого себя) не похож на храм искусства? Зачем мешать Гоголя, Островского, Грибоедова с передовицами советских газет? Зачем заставлять  актеров скакать по сцене, как акробатов? Для чего все эти вращающиеся колеса, условные конструкции? «Зритель должен самостоятельно домысливать место и обстановку действия, — говорит Мейерхольд. — Мой театр не для фармацевтов»! Эстетствующий юродивый! И что толку, что его сравнивают с Пикассо, и сам Станиславский называет «единственным настоящим театральным режиссером современности»? Ведь ей, бессменной приме Театра имени Мейерхольда, достаются одни издевки! Много ума не надо, чтобы понять —  Агафья Тихоновна с грязными подошвами из «Театра Колумба» — это же она, Райх!

Если честно, ее раздражало в муже все: и этот наряд впавшего в маразм фронтовика — солдатская гимнастерка, феска с кистью и алый гарусный шарф. И его дикая речь с неожиданными остановками и неприятным смехом. И его худоба, и белесые немецкие глаза, и длинные цепкие пальцы, и манера вращать головой, как на шарнирах, на 45 градусов направо и налево при полной неподвижности плеч. Во всей фигуре Севочки — что-то странное, гофмановское. Ну как такого любить? А вот ей, Зиночке, приходится! Что за несчастье!Мейерхольд на репетицииМейерхольд на репетиции

Роковая женщина

Познакомились они случайно. Мейерхольд зашел хлопотать о чем-то в Наркомпрос, а Райх сидела там, в секретариате Крупской, за пишущей машинкой. Красивая, высокая, коротко стриженная, в кожаной куртке и сапогах. На матовом лице глаза — как спелые вишни. Ей было двадцать восемь, ему — на двадцать лет больше. «Хотите ко мне в студию? — с ходу предложил Мейерхольд. — Я сделаю из вас актрису. Лучшую актрису России, обещаю вам!»

Вот это был поворот! А ведь еще утром Зинаиде Есениной-Райх казалось, что жизнь пропала окончательно! Ее брак с Есениным рухнул, не просуществовав и года. Осталось двое детей мал мала меньше. И ничем незаслуженная ненависть  есенинских друзей. «Это дебелая еврейская дама. Щедрая природа одарила ее чувственными губами на лице круглом, как тарелка… Кривоватые ее ноги ходят, как по палубе корабля, плывущего в качку», — дерзил Мариенгоф. Шершеневич каламбурил: «Ах, как мне надоело смотреть на райх-итичные ноги!» Она терпела от Есенина все — его дикие загулы, побои. А он пьяно откровенничал на каждом углу:  «Не могу я с Зинаидой жить. Говорил ей — понимать не хочет»… В конце концов через Мариенгофа ей было передано: пусть убирается, у Есенина давно другая женщина. Райх ушла. По этому поводу Есенин сочинил  пронзительные стихи: «Вы помните, вы все, конечно, помните, Как я стоял, приблизившись к стене; Взволнованно ходили вы по комнате И что-то резкое в лицо бросали мне», — и на время забыл о ее существовании. Впрочем, когда Зинаида с двухлетней Танечкой и годовалым Костей переехала к Мейерхольду, поэт вдруг заревновал и все порывался «идти бить Зинке морду». Случалось, плакал навзрыд, глядя из партера мейерхольдовского театра на бывшую жену.Зинаида с дочерью от Есенина ТанейЗинаида с дочерью от Есенина Таней

Зато с Мейерхольдом Зинаиде повезло. Этот от любви просто обезумел! Скоропалительно развелся с женой, с которой прожил без малого тридцать лет и от корой имел трех взрослых дочерей. Ввел Райх, не имеющую  ни малейшего актерского опыта, в труппу своего театра, и сразу на первые роли. Однажды Всеволод Эмильевич спросил Мариенгофа: «Как вы думаете, Зинаида будет великой актрисой?» Тот ответил: «А почему не изобретателем электричества?». Больше Мейерхольд ничьего мнения на счет Райх не спрашивал. Просто выстраивал мизансцены таким образом, чтобы зритель волей-неволей смотрел только на нее, слушал только ее, восхищался только ею. У бывшей примы — Марии Барабановой отнималась роль за ролью. И когда один драматург принес пьесу, написанную специально для Бабановой, Мейерхольд переглянулся с Райх: «Вам, конечно, будет приятно узнать, что эту роль согласилась играть Зинаида Николаевна?». Великая Бабанова горько плакала, но Мастер был неумолим…Зинаида Райх в роли Софьи в спектакле «Горе уму»Сцена из спектакля «Горе уму». В роли Софьи Зинаида Райх

Актеры созвали общее собрание, постановили: запретить  Мейерхольду жениться на этой выскочке! Но он плевать хотел на их решения. После свадьбы Всеволод Эмильевич даже поменял паспорт и записался Мейерхольдом-Райх. Зинаида же   ограничилась тем, что отказалась от второй фамилии — Есенина и сделалась просто Райх. Поначалу она надеялась, что ее второй брак не будет последним, и откровенничала с подружками: «Я очень надеюсь  на Севочку —  он сделает из меня большую актрису, и тогда я от него уйду. Поступлю в Московский Художественный, закручу головокружительный роман… Да хоть, к примеру, с Качаловым! Ведь какой красавец!» Но только со временем она убедилась: в МХТ ее не возьмут ни за какие коврижки! Потому что никто, кроме Мейерхольда, не считает ее одаренной актрисой.

Театральные рецензии пестрели издевками: «Очень слабо играла Зинаида Райх, и это все заметили, кроме Всеволода Мейерхольда. Но мужья всегда  узнают правду последними», «Ее сценическая беспомощность, физическая неподготовленность и неуклюжесть, слишком очевидны». Всеволод Эмильевич отчего-то решил, что это — происки Бабановой, и той пришлось покинуть театр. Еще раньше ушел Игорь Ильинский — безусловная звезда, посмотреть на которого зритель валом валил в «ГосТИМ». Повод —  осветитель высвечивал Райх, даже когда она стояла в глубине сцены, а Ильинский, даже стоя у рампы, неизменно оказывался в тени. Когда же Мейерхольд заговорил о своем желании ставить «Гамлета» с Зиночкой в главной роли, актер Охлопков воскликнул: «В таком случае я сыграю Офелию!», — и тоже вылетел из театра. Впрочем, со временем страсти улеглись. Простая публика, не разбиравшая, где заслуга режиссера, где — актерское мастерство, к Райх привыкла, и стала-таки аплодировать. В одной берлинской газете даже написали: «Мейерхольд! Учись у Райх!», — Зинаида Николаевна вечно таскала эту глупую статейку с собой. Мужу это казалось трогательным, как и все другие ее «грешки»…7_meierholdВсеволод Эмильевич

Зиночка часто заставляла его ревновать. К примеру,  увлеклась Николаем Волковым, гражданским мужем Ольги Книппер-Чеховой. Да что там! Она и дня не могла прожить без поклонников. Чтобы не допустить ни малейшей конкуренции,  запретила мужу звать домой женщин — только мужчин. Гостей принимала роскошно одетая, остроумная, кокетливая — королева! Их квартира в Брюсовском переулке была образцом роскоши по-советски: мебель из карельской березы, ковры,  японские вазы, хрусталь баккара. Мейерхольд привнес в это великолепие только одну деталь:  пустые рамы без полотен  на стенах: «Картину домыслит смотрящий», — объяснял Мастер. Он сам роскоши не любил, если не сказать: ненавидел. Так уж повелось с самой его юности, когда он не был еще ни Всеволодом, ни Мейерхольдом…

Отступник

Его отец, Эмилий Федорович Мейергольд, подданный Пруссии, державший на письменном столе портрет Бисмарка, исправно слушавший проповеди лютеранского пастора, был чистокровным немцем и в то же время типичным русским купцом-самодуром. Еще в молодости Эмилий Федорович открыл винокуренный завод в Поволжье и чудовищно обогатился на производстве водки «Углевки». Его дом славился хлебосольством на всю Пензу, там задавались неслыханно роскошные балы, а детей держали впроголодь. О бурных интрижках Эмилия Федоровича говорил весь город (и это помимо второй, неофициальной семьи, в которой у старшего Мейергольда было двое незаконнорожденных детей), но когда сын Артур женился на актрисе, Эмилий Федорович изгнал его из дома: «С актрисами развлекаются, на актрисах не женятся».

Можно представить, как трепетал младший сын, 18-летний Карл, задумав жениться без разрешения отца. И хотя, признайся он в своей страсти к Олечке Мунт, Эмилий Федорович был бы только рад (невеста богатая, из почтенной семьи, ее отец — член губернской палаты), романтическому юноше все представлялось, что он должен непременно пожертвовать чем-то, пойти наперекор, преодолеть, ослушаться… Просто Карл не умел любить без фанатизма, а фанатизм требовал героических поступков. Вот только Эмилий Федорович так ни о чем и не узнал, потому что скоропостижно умер.

Что ж! Карл рассудил, что это еще не повод отменять задуманный бунт. И, когда весь клан Мейергольдов (мать Альвина Даниловна, четыре брата и две сестры) собрался в отцовском кабинете, чтобы огласить завещание покойного и обсудить перспективы «Торгового дома Э.Ф. Мейергольд и сыновья», торжественно объявил: «На меня не рассчитывайте! Я ненавижу ваши деньги, ваш винокуренный завод. Не хочу даже носить вашу фамилию. Запишусь Мейерхольдом, как рекомендовано русской грамматикой Грота. Я ухожу от вас и буду жить бедно, но честно. С Олечкой Мунт мы поженимся, а приданого не возьмем. И еще — я перехожу в православие, меняю прусское подданство на российское, а имя Карл на Всеволода».С первой женой Ольгой Мунт

Всеволодом звали писателя Гаршина, который был кумиром юного Карла — главным образом потому, что  застрелился. Карл-Всеволод и сам много размышлял о самоубийстве, писал в дневнике: «Мне все мерещатся прорубь, яд и петля» и ночами извлекал такие тоскливые звуки из своей скрипки (он с детства неплохо музицировал), что у родных мороз пробирал по коже. К счастью, ни малейшего повода свести счеты с жизнью у мрачного юноши так и не нашлось. Впрочем, он и без того достаточно огорчил свою мать, потому что действительно воплотил в жизнь все, что обещал на том семейном совете. «Весь в отца, — плакала Альвина Даниловна, — из самодурства через что угодно переступит!»…

…В новую жизнь Карл-Всеволод взял только отцовский английский плащ, фетровую шляпу и чемодан из крокодиловой кожи. Он отправился в Москву, на юридический факультет  университета, который, впрочем, скоро бросил ради курса Немировича Данченко в Филармоническом училище. Дорожку туда проторила Катя Мунт, сестра его невесты, которая все никак не могла сделаться женой — как студент, Мейерхольд не мог  вступить в брак без разрешения министра просвещения. Почти  год юноша слал в Петербург ходатайство за ходатайством, пока, его, наконец не удовлетворили.

Венчание с Ольгой состоялось 17 апреля 1896 года в Пензе. Жизнь окончательно наладилась, когда Немирович-Данченко со Станиславским открыли Московский Художественный Театр. Мейерхольда взяли в труппу с окладом в  115 рублей в месяц, Екатерине Мунт положили 60 рублей. Нашлось место и для Ольги — в конторе театра, с жалованием в 30 рублей. Решено было жить втроем. Вернее — вчетвером, потому что к этому времени Ольга уже родила дочь Марию. Сняли квартиру в  Божедомском переулке, и, пусть обедали не каждый день, жили превесело!

Молодой Всеволод Мейерхольд читает пьесу Антона Чехова «Чайка».

Актерский дар Мейерхольда  — резкий, шаржевый. Станиславский говорил про него: «суховат в добродушных местах». А Немирович-Данченко и вовсе разочаровался в своем ученике: «Это черт знает что! Яичница с  луком! Сумятица человека, который каждый день открывает по несколько истин, одна другую толкающих!», — ругался он. А, когда на «Мещанах» в зале вдруг стали шикать, отцы-основатели МХТ и вовсе стали воротить от Мейерхольда нос — подозревали, что это он рассадил в зале своих приятелей — мол, озлобился, что не дают главных ролей. В итоге Всеволод, чуть не единственный из труппы, не получил ссуды от Саввы Морозова и не стал  пайщиком строящегося нового здания Художественного театра в Камергерском переулке. Не перенеся обиды, Мейерхольд ушел из театра.

Так началась чуть не двадцатилетняя полоса скитаний по театрам и городам: Херсон, Тифлис, снова Москва… Верная Ольга, да и Катя тоже — везде и всюду с Мейерхольдом. Детей у него уже трое, и все  — девочки. И их всех нужно прокормить… А характер у Мейерхольда неуживчивый, трудный. Ему все казалось, что кругом враги, что коллеги только и делают, что плетут интриги, устраивают сговоры, пускают сплетни… Он торопился первым нанести удар тем, кого подозревал — и часто несправедливо. Что ж удивляться, что больше нескольких сезонов он ни в одном театре не задерживался.Мейерхольд-актерМейерхольд-актерВ спектакле «Акробаты»В спектакле «Акробаты»

Со временем он все реже играл на сцене, и все чаще режиссировал. В Петербурге, в театре у Комиссаржевской  поставил«Балаганчик» Александра Блока — необычайный, ни на что ни похожий, символистский спектакль. Публика разделилась: одни бешено аплодировали, другие шикали и обзывали мейерхольдовское творение «Бедламчиком». Режиссеру в очередной раз указали на дверь. В газете напечатали карикатуру:  нищий Мейерхольд уныло стоит с шарманкой и мартышкой и просит подаяние. «Папа, разве у тебя есть мартышка?», — недоумевала десятилетняя дочь Маша. «Может, скоро будет», — вздыхал Всеволод Эмильевич. Им уже нечем было платить за квартиру, а Ольга Михайловна, усевшись с мужем на их излюбленное место — перед камином, прямо на ковер — гладила его по бедовой голове и все твердила: «Только не соглашайся на компромиссы! Нельзя в поисках благополучия изменять себе самому!» И, когда Мейерхольда позвали в консервативный Суворинский театр, совсем не подходящий режиссеру-новатору, именно она потребовала, чтобы он отказался!

Впрочем, предложение поработать на императорских сценах, в Александринке и Мариинке, Мейерхольдами решено было принять. Но тут уж актеры стали грудью против «Калифа на час». Его режиссуры боялись. Про его актерские способности и слышать не хотели: «Настоящее чучело ходит по сцене и портит пьесу», — шипели недоброжелатели. И все же Мейерхольд прослужил там до самого октября 1917 года, хоть и жаловался:  «Ни разу за годы службы в имперских театрах я не входил в двери без опасений, что могу получить в спину удар ножом».10_meierholdЕго называли “красный режиссер” – Мейерхольд одним из первых среди театральных деятелей вступил в коммунистическую партию

Увлекательная игра «революция»

1917 год. В Михайловском театре — собрание городской интеллигенции. Председательствует Горький. Слово берет и Мейерхольд. Но вместо того, чтобы говорить о революции, он вдруг принимается  ругать своих врагов, оспаривать несправедливую критику… Из зала крикнули: «Перестаньте перемывать грязное белье! Определите, наконец, свою политическую позицию!»  Но это и было его политической позицией — всеми правдами и неправдами бороться с неприятелями авангардного театра. А для этого теперь нужно было непременно быть большевиком. Вот Мейерхольд — чуть не первый из всех деятелей театра — и вступил в коммунистическую партию. Актеры вздумали саботировать репетиции и спектакля «красного режиссера» — он отыскал на улице первого попавшегося красноармейца и потребовал  арестовать «врагов революции» — пареньку-красноармейцу с трудом удалось объяснить Мейерхольду, что с этой целью нужно звонить в ЧК. Впрочем, Мейерхольд скоро совсем порвал с опостылевшими труппами — на премьере неслыханной «Мистерии-буфф» исполнители, которых он наспех набрал по объявлению в газете, по ходу действия рвали в клочки афиши старых императорских театров.

Весной 1918 года в Питере стало голодно. Из темной муки пеклись пироги с начинкой из конины. Распаривалась старая, каменная вобла. Варились картофельные очистки. Мороженная капуста почиталась за счастье! Старшая дочь, Мария, еще в 1914 году перебравшаяся в Новороссийск, звала родителей и сестер к себе, откормиться сметаной, творогом и медом. Мейерхольд не поехал — некогда! А Ольгу Михайловну и двух младших дочерей отправил. Вскоре в Новороссийск вошли  деникинцы, отрезав семью от Всеволода Эмильевича линией фронта. Впрочем, сам Мейерхольд тоже вскоре оказался по ту сторону этой линии. В театральных баталиях он подорвал здоровье, и врачи отправили его немного подлечиться в Ялту — как раз накануне того, как белые заняли Крым. Так большевик Мейерхольд оказался «под белыми». «Какая разница, где ждать ареста?», — подумал он, и на турецкой фелюге дернул в к семье, в Новороссийск. Там его, действительно, арестовали, но обошлись мягко: давали читать книги из библиотеки и позволили поставить прямо в тюрьме спектакль. Чтобы задействовать всех арестантов — а их в камере  набралось пятьдесят, Мейерхольд избрал многолюдного «Бориса Годунова». Раздевал ли он бояр донага, как предположил Булгаков в «Роковых яйцах» — осталось неизвестным.

В конце концов, благодаря униженным просьбам и неустанных хлопотам жены, Мейерхольда выпустили на поруки. В марте 1920 года в Новороссийск вошли войска Красной Армии, и семья получила возможность уехать. Всеволод Эмильевич отправился по приглашению Луначарского в Москву, Ольга Михайловна с девочками — домой, в Питер. Предполагалось, что скоро они воссоединятся. Кто же мог предположить, что через несколько месяцев Мейерхольд встретит Райх? Кстати, после развода с Ольгой он почти прекратил отношения и с дочерьми. Говорил: «Не хочу, чтобы мне рожали внуков — еще не хватало мне старости!»11_meierholdВо всей его фигуре было что-то странное, гофмановское

Его ученик Сергей Эйзенштейн писал: «Счастье тому, кто соприкасался с Мейерхольдом как с магом и волшебником театра. Горе тому, кто зависел от него, как от человека». И в Москве очень скоро в полной мере оценили эти «горе» и  «счастье». Началось с того, что Луначарский назначил Всеволода Эмильевича заведующим Театральным отделом Наркомпроса — что-то вроде комиссара советских театров. Мейерхольд стал носить шинель, гимнастерку, брюки-галифе, военную фуражку с приколотой фотографией Ленина. Пристрастился к фразе: «Я говорю вам от имени революции!». И перенял хамоватый, бесцеремонный пролетарский стиль. Друзья качали головами: «Только прирожденный актер может так вжиться в образ!» Иначе и нельзя было объяснить, как мог образованный человек из приличной семьи взять и выгнать на улицу балетмейстера  Голейзовского, преспокойно занять его особняк, спать на его кровати, есть за его столом, на том только основании, что должен же заведующий ТЕО Наркомпроса где-то жить, спать и есть.

Администратором Мейерхольд оказался смелым, но очень плохим. Его идеи были одна завиральнее другой. К примеру, упразднить профессиональных актеров и предоставить возможность рабочим и крестьянам самим играть на сцене — в свободное от основной работы время (мол, что будет хорошего, если артист будет целый день болтаться в театре?). Ну а для быстрого обучения пролетариев актерскому ремеслу Мейерхольд планировал применять биомеханику – им же самим разработанную систему гимнастических упражнений, которая позволит исполнителю роли механически выполнить поставленную режиссером задачу. Заменить театральные билеты жетонами и раздавать их трудящимся и красноармейцам бесплатно по какой-то невероятно сложной и запутанной системе. Унифицировать названия театров: «РСФСР 1-й», «РСФСР 2-й», «РСФСР 3-й» и так далее. Луначарский только и успевал отменять все это!Упражнение по биомеханике: Стрельба из лука. Выполняют Злобин, Свердлин, Хольд (Мейерхольд), Генина.Упражнение по биомеханике: Стрельба из лука. Выполняют Злобин, Свердлин, Хольд (Мейерхольд), Генина

Но над театром «РСФСР 1-й», которым командовал сам Мейерхольд, не властен был даже Луначарский. Там ударялись в отчаянную «левизну»: с лож содрали перила, с потолка — лепнину, оголили стены до кирпичной кладки, повсюду развесили плакаты и лозунги. Актеры (все-таки профессиональные — Мейерхольд быстро убедился, что с одними рабочими и крестьянами театральной каши не заваришь!) выходили на сцену без грима и подавали реплики в духе ораторов на митинге — хриплыми, возбужденными голосами. В текст спектакля ежедневно вставляли новейшую информацию РОСТА. Зрителям разрешилось лузгать семечки и курить махорку, но вменялось в обязанность заполнять длиннющие опросные листы — так Мейерхольд «нащупывал» интересы новой, пролетарской аудитории.13_teatr_rsfsr_1При этом Мейерхольд был одержим настоящей шпиономанией. Во время каждой репетиции несколько раз прерывался, чтобы осмотреть зал — нет ли здесь каких-либо недругов? Во время спектаклей стоял за кулисами и, прищурившись, напряженно следил за игрой актеров: нет ли какого саботажа? Спиной чувствуя его неподвижный, полубезумный взгляд, бедняги нервничали и играли значительно хуже, чем на репетициях — что, кстати, и считалось саботажем.

Мейерхольда многие всерьез боялись.  На всех заседаниях, собраниях и  съездах он неизменно устраивал сумбур и скандал с истерическими криками, проклятьями, обвинениями вроде: «Вы — охвостье Чайковского! Гнездо реакции! Враги революции!», — и угрозами арестовать. Наконец, в феврале 1921 года Всеволода Эмильевича сместили с комиссарского поста — ко всеобщему облегчению, не исключая и Луначарского. А вскоре был закрыт и «РСФСР 1-й».Сцена из спектакля «Баня» по Маяковскому. В главной роли И.ИльинскийСцена из спектакля «Баня» по Маяковскому. В главной роли И.Ильинский

Впрочем, не прошло и года, как Мейерхольд открыл новый театр — «ТИМ». И проруководил им долгих пятнадцать лет! При этом судился со своими актерами по пустякам (был однажды даже оштрафован  на 300 рублей за клевету, когда он в очередной раз подал в суд на группу «саботажников», посмевших уволиться из театра) и вечно опасался, что кто-то из обиженных его застрелит. Он почему-то предчувствовал, что погибнет от пули… А вот Зинаиде Николаевне напророчили нож — крепко не любившие коллеги вечно шептали ей в спину: «Хоть бы скорее ее зарезали!». Не прибили, не отравили, а именно зарезали. Кто ж мог знать, что все так и случится…

Когда в конце двадцатых ГосТИМ стал утрачивать популярность (публика рвалась тогда во МХАТ, на «Дни Турбиных»), один рецензент написал о Мейерхольде: «Старый волк, матерый зверь! Ты отступаешь, ты дрожишь от холода, подставляя копну волос бурному ветру суровой зимы, ты потерял чувство дороги, — мастер, ты гибнешь, величественный, негнущийся Мейерхольд!»Мейерхольд и Райх за границейМейерхольд и Райх за границей

Всеволод Эмильевич с Зинаидой Николаевной уехали-было за границу, дело вполне могло бы кончиться эмиграцией, но из Москвы пришло радостное известие:  правительственная комиссия выделила 30 тысяч рублей на поддержание ГосТИМа. Решено было вернуться. Мейерхольд оставался в фаворе у советской власти еще несколько лет.  В изданной в 1933 году толстенной «Истории советского театра» он — единственный — был прямо обозначен, как гениальный режиссер. Он по-прежнему входил во всевозможные комиссии и комитеты — вплоть до 1936 года.  Но к этому времени художественные пристрастия новой власти стали стремительно меняться.  В советской литературе образцом для подражания был объявлен Горький, в архитектуре – Жолтовский со своими арками и колоннами, в кино – “Чапаев”, а в театральном искусстве — МХАТ. Авангарду в советском искусстве пришел конец, его теперь стали именовать ругательным словом “формализм”. Вот тут-то Мейерхольду и стали припоминать «грешки»: и выезд за границу, слишком похожий на попытку эмиграции, и использование в спектаклях произведений опального Шостаковича  (в музыке ведь тоже формализму был дан бой, в 1936 в «Правде» вышла разгромная статья про Шостоковича «Сумбур вместо музыки»). И, самое непростительное — посвящение одного из спектаклей в 1923 году, к пятилетию Красной армии, «Первому Красноармейцу РСФСР Льву Троцкому». Действительно же – создателю Красной армии…16_Словом, стоило в газете один раз появиться подлому словечку «мейерхольдовщина», и началось! Отречения учеников, клятвы «вывести на чистую воду», требования «покончить», рекомендации «разоблачить»… Постановка «Бориса Годунова», на которую Мейерхольд только-только окончательно решился, была запрещена. Может, дело и дошло бы до голых бояр на трапеции — кто ж теперь скажет? Ведь театр был закрыт еще до первой репетиции…

Последним спектаклем Мейерхольда и Райх стала «Дама с камелиями» — отчасти это была попытка задобрить власти: мол, и мы возвращаемся к классике, решительно отказываемся от формализма и намерены отныне идти благонадежной дорогой соцреализма. Отчасти — исполнение напоследок многолетней мечты Райх — сыграть, как во МХАТе. И последние слова героини: «Ты видишь, я улыбаюсь, я сильная… Жизнь идет», — Райх, говорят, произносила с настоящей актерской силой. Затем она опускалась в кресло спиной к зрителям. После долгой паузы левая рука ее падала с подлокотника и повисала как плеть. Так  Мейерхольд показывал смерть. Увы! Когда вечером 7 января 1938 года рука Райх повисла в воздухе — это действительно был конец. На следующий день «ГосТИМа» закрыли…

Они еще пытались бороться. Была даже иллюзия, что все наладится — Райх взяли в театр Ленсовета, Мейерхольда приютил Станиславский в оперном театре. На первое занятие оперной студии он пришел в мятом костюме, с небрежно завязанным галстуком, нечесаный. У Станиславского сердце сжалось от жалости. Сломали человека!

Кажется, Мейерхольда горячо, до умопомрачения жалела и Райх. Иначе трудно объяснить то, что она сделала. Или она под конец совсем разучилась понимать что-либо, кроме себя самой, своих нужд и переживаний? Ведь она в одночасье лишилась высокого положения, аплодисментов, поклонников… Как бы то ни было, но Зинаида Николаевна, ни с кем ни посоветовавшись,  отослала совершенно безумное письмо Сталину. В числе прочих непочтительностей там были и такие: «Как вы, грузин, можете судить о русском театре?», «Вам самому не помешало бы брать уроки понимания сценического искусства у Мейерхольда!». Вряд ли она знала, что подписывает и себе, и мужу смертный приговор…17_meierholdТюремное фото

Ограбление по…

20 июня 1939 года в Ленинграде был арестован Мейерхольд. Ему каким-то чудом удалось позвонить жене, но связь оборвалась, он так почти ничего и не успел сказать. Впрочем, не прошло и часа, как в московскую квартиру Мастера  пришли с обыском. Первым делом была изъята копия того самого письма Сталину на 6 листах. В протоколе зафиксирована жалоба гражданки 3.Н. Райх, протестующей против поведения одного из сотрудников НКВД. Говорят, этот сотрудник получил строгий выговор от начальства — «за допущенное протоколирование жалоб обыскиваемого».

Мейерхольд тоже пытался жаловаться — написал Молотову: «Меня, 65-летнего старика, заставили лечь на пол лицом вниз и били по подошвам и по позвоночнику резиновым ремнем… Я выл и плакал от боли». Ответа, понятно, не получил. И через полгода признался во всем: в шпионаже в пользу англичан, японцев, в участии в троцкистской организации… Он назвал всех своих сообщников: Эренбурга, Пастернака, Катаева,  Эйзенштейна, Шостаковича, Утесова… К счастью, ни одного из них брать не стали.

А поздним вечером 15 июля 1939 года Зинаиду Николаевну Райх зарезали грабители. То есть  сначала пришли двое сотрудников  НКВД, открыли балкон в кабинете Всеволода Эмильевича и опечатали его, не запирая на замок. А потом уж, минут через двадцать, двое неизвестных зашли через этот балкон в квартиру и нанесли хозяйке 17 ножевых ран. Соседи слышали крики Райх, но решили, что у нее очередная истерика. Впрочем, дворник все же выглянул из своей каморки — как раз в тот момент, когда двое мужчин садились в ожидавшую их машину.18_2_zinaida_raihЗинаида Николаевна

Райх похоронили в том же черном бархатном платье, в котором она играла свою долгожданную «Даму с камелиями». Сразу по возвращении с кладбища ее дети — Татьяна и Константин Есенины — узнали, что обязаны освободить квартиру, так как она отходит НКВД. Прошло несколько лет, и убийцы Зинаиды Райх были, наконец, названы народу: соседи Мейерхольдов, артист Большого театра Головин с сыном. И напрасно они твердили, что единственная улика — золотой портсигар с вензелем Мейерхольда — был подарен на день рождения! Преступникам пришлось-таки отсидеть в тюрьме несколько лет — пока их не реабилитировали и не освободили. Пришлось посидеть и домработнице Мейерхольдов, Лидии Анисимовне Чарнецкой, и она говорила товаркам по камере: «Так чего ж они хочут от меня, никак в толк не возьму? Откуда ж знать мне, об чем хозяева разговаривали? Я ж им только кушать на стол подам — и снова на кухню!»

А Всеволод Эмильевич Мейерхольд ко дню своего рождения — 28 января 1940 года — получил, наконец, копию своего обвинительного заключения. Через пять дней, 2 февраля, его отвели в подвал Военной Коллегии и расстреляли. В тот же день расстреляли и журналиста Михаила Кольцова.

Остается только добавить, что бывшая семья Мастера — Ольга Михайловна и дочери — получила извещение о том, что Мейерхольду дали 10 лет без права переписки. Для него в Бутырке даже брали передачи, и бедные женщины несколько месяцев провели в чудовищных тюремных очередях. Пока Ольга Михайловна не объявила, проснувшись однажды утром: «Я это предчувствовала — теперь знаю точно: вашего отца нет в живых». А еще через несколько месяцев она и сама тихо угасла — дочери говорили, что от горя…

«Расстрелянный театр»

Об аресте Мейерхольда рассказал его знакомый И.А. Романович:

«Я расстался с ним в четыре часа утра. Последнюю, в своей нормальной жизни, ночь, он провел в квартире у Юрия Михайловича Юрьева. На рассвете Всеволод Эмильевич и я вышли из квартиры Юрьева. В руках Мейерхольд держал бутылку белого вина и два бокала — для себя и для меня. Мы устроились с бутылкой на ступеньках лестницы и продолжали тихо говорить о том, о сем, в том числе снова о лагере и о тюрьме».

А через несколько часов будущего врага народа посадили в спецвагон и, проведя осмотр на “загрязнения и вшивость”, под усиленным конвоем отправили в Москву.

***

Из рассекреченных документов:

«Я, капитан государственной безопасности Голованов нашел: по имеющимся агентурным и следственным материалам, Мейерхольд В.Э. изобличается как троцкист, и подозрителен по шпионажу в пользу японской разведки.

Установлено, что в течение ряда лет Мейерхольд состоял в близких связях с руководителями контрреволюционных организаций — Бухариным и Рыковым.

Арестованный японский шпион Иошида Иошимасу еще в Токио получил директиву связаться в Москве с Мейерхольдом. Установлена также связь Мейерхольда с британским подданным по фамилии Грей, высланным в 1935 году из Советского Союза за шпионаж.

Исходя из вышеизложенного, постановил: Мейерхольда-Райх Всеволода Эмильевича арестовать и провести в его квартире обыск».

ЗАЯВЛЕНИЕ на имя Л. Берии
27 июня 1939 года

«Признаю себя виновным в том, что, во-первых: в годах 1923–1925 состоял в антисоветской троцкистской организации, куда был завербован неким Рафаилом. Сверхвредительство в этой организации с совершенной очевидностью было в руках Троцкого. Результатом этой преступной связи была моя вредительская работа в театре (одна из постановок была посвящена Красной Армии и “первому красноармейцу Троцкому” — “Земля дыбом”).

Во-вторых. В годы, приблизительно 1932–1935 состоял в антисоветской правотроцкистской организации, куда был завербован Милютиной. В этой организации состояли: Милютин, Радек, Бухарин, Рыков и его жена.

В-третьих. Был привлечен в шпионскую работу неким Фредом Греем (английским подданным), с которым я знаком с 1913 года. Он уговаривал меня через свою жену, которая была моей ученицей, бросить СССР и переехать либо в Лондон, либо в Париж.

Результатом этой связи были следующие преступные деяния в отношении моей Родины:

а) Я дал Грею рекомендательную записку на знакомство с зам. председателя наркомфина Манцевым, прося последнего принять Грея.

б) Я организовал Грею по его просьбе свидание с Рыковым в моей квартире.

в) Я дал Грею рекомендацию на его ходатайство о продлении визы на долгое проживание в СССР.

Подробные показания о своей антисоветской, шпионской и вредительской работе я дам на следующих допросах».

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Начало июля 1939 года

ВОПРОС: На предыдущем допросе вы заявили, что в течение ряда лет были двурушником и проводили антисоветскую работу. Подтверждаете это?

ОТВЕТ: Да, поданное мною на прошлом допросе заявление подтверждаю… В антисоветскую группу я был вовлечен неким Рафаилом, который руководил Московским отделением народного образования и одновременно Театром Революции, директором которого являлась Ольга Давыдовна Каменева (Розенфельд) — жена врага народа Каменева и сестра Иудушки Троцкого. Я же был заведующим художественной частью и режиссером этого театра. В то время я познакомился со статьями Троцкого в его книге о культурном фронте и не только впитал распространяемые в ней идеи, но и отображал на протяжении всей своей дальнейшей работы.

ВОПРОС: Почему эта вражеская книга оказала на вас такое влияние?

ОТВЕТ: Потому что Троцкий восхвалял в ней и меня. Он называл меня «неистовым Всеволодом», чем сравнивал с неистовым Виссарионом Белинским. Что касается Рафаила, то он хорошо знал о моих антисоветских настроениях и щедро отпускал средства на мои постановки в Театре Революции.

ВОПРОС: Стало быть, троцкисты поддерживали вас материально за то, что вы проводили по их установкам вражескую работу?

ОТВЕТ: Да, это было именно так. Моя антисоветская вредительская работа заключалась в нарушении государственной установки строить искусство, отражающее правду и не допускающее никакого искажения. Я эту установку настойчиво и последовательно нарушал, строя, наоборот, искусство, извращающее действительность.

ВОПРОС: Только по линии руководимого вами театра?

ОТВЕТ: Нет. Наряду с этим, я старался подорвать основы академических театров. Особенно сильный удар я направлял в сторону Большого театра и МХАТа, и это несмотря на то, что они были взяты под защиту самим Лениным… После 1930 года моя антисоветская работа еще более активизировалась, так как я возглавил организацию под названием «Левый фронт», охватывающую театр, кино, музыку, литературу и живопись. Мое антисоветское влияние распространялось не только на таких моих учеников, как Сергей Эйзенштейн, Василий Федоров, Эраст Гарин, Николай Охлопков, Александр Нестеров, Наум Лойтер, но и на ряд представителей других искусств.

ВОПРОС: Кто эти лица? Назовите их!

ОТВЕТ: Начну с кино. Здесь мое влияние распространялось на Сергея Эйзенштейна, который является человеком, озлобленно настроенным против советской власти. Нужно сказать, что он проводил и практическую подрывную работу. <…>

А мой выученик Эраст Гарин, израсходовав большие средства, сработал фильм “Женитьба” по Гоголю. Но эта картина, как искажающая классическое произведение, не была допущена до экрана.

Мой же выученик, режиссер Киевской киностудии Ромм, поставил фильм по сценарию Юрия Олеши “Строгий юноша”, в котором было оклеветано советское юношество, и молодежь показана не как советская, но, по настроениям самого Олеши, с фашистским душком. По линии кино — это все.

ВОПРОС: А на другие виды искусства ваше влияние не распространялось?

ОТВЕТ: Конечно, распространялось! В живописи, например, под моим влиянием находился Давид Штернберг. Еще более антисоветски настроен мой бывший ученик, художник Дмитриев. Что касается литературного фронта, то антисоветские разговоры, направленные против партии и правительства, я неоднократно вел с Борисом Пастернаком. Он вообще настолько озлоблен, что в последнее время ничего не пишет, а занимается только переводами. Аналогичные позиции занимает поэт Пяст. Вплоть до его ареста прямые антисоветские разговоры были и с писателем Николаем Эрдманом.

Я ничего не намерен скрывать, и расскажу не только о своей вражеской работе, но и выдам всех своих сообщников.

Именно этого и добивался следователь: ему нужно было сломать не только физически, но и морально не очень здорового 65-летнего деятеля искусств. Путаясь и сбиваясь, возвращаясь от одних событий к другим, Всеволод Эмильевич причисляет к антисоветски настроенным людям композиторов — Шостаковича, Шебалина, Попова, Книппера, прозаиков и поэтов — Сейфулину, Кирсанова, Брика, Иванова, Федина, а также многих актеров, художников и режиссеров.

ВОПРОС: Не врете ли вы? Не оговариваете ли Илью Эренбурга?

ОТВЕТ: Нет, я говорю правду. Илья Эренбург, как он сам мне говорил, является участником троцкистской организации, причем с весьма обширными связями не только в Советском Союзе, но и за рубежом. В 1938 году он и французский писатель Андре Мальро были у меня на квартире и вели оживленную беседу на политические темы: они были уверены, что троцкистам удастся захватить власть в свои руки.

ВОПРОС: А вы, лично вы, разделяли эти предательские вожделения?

ОТВЕТ: Да, разделял. Больше того, именно я вовлек в нашу организацию и Пастернака, и Олешу, а несколько позже и Лидию Сейфулину. Ей я поручил антисоветскую обработку писательской молодежи, а Юрия Олешу мы хотели использовать для подбора кадров террористов, которые бы занимались физическим уничтожением руководителей партии и правительства.

ВОПРОС: А в чем заключалась ваша антисоветская связь с Шостаковичем и Шебалиным?

ОТВЕТ: Шостакович не раз выражал свои озлобленные настроения против Советского правительства. Он мотивировал это тем, что, мол, в европейских странах его произведения очень ценят, а здесь за них только прорабатывают. В связи с этим, он выражал намерение выехать за границу и больше в Советский Союз не возвращаться. Что касается Шебалина, то он тоже был в большой обиде на партию и правительство, в связи с отрицательной оценкой его формалистических произведений.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
19 июля 1939 года

ОТВЕТ: Я скрыл от следствия одно важное обстоятельство.

ВОПРОС: Какое обстоятельство?

ОТВЕТ: Я являюсь еще и агентом японской разведки. А завербовал меня Секи Сано, который работал в моем театре в качестве режиссера-стажера с 1933 по 1937 год.

Прокурору Союза ССР
от арестованного (20 июня 1939 г) Мейерхольда-Райха Всеволода Эмильевича (год рождения 1874, немец)

Жалоба и заявление

16 ноября 1939 г. дело мое (№ 534) следственной частью ГУГБ НКВД СССР закончено (но до сих пор я, однако, на зачислен еще за другим соответствующим органом). Я безоговорочно подписал последний лист дела так же как безоговорочно подписывал ряд протоколов, делая это против моей совести.

Показания мои ложны.  Я оговаривал себя (клеветал на себя), я клеветал на других

От этих вынужденно (я находился под давлением) ложных показаний Я ОТКАЗЫВАЮСЬ.

Эти вынужденно-ложные показания явились следствием того, что ко мне, 65-летнему старику (и нервному, и больному), на протяжении всего следствия применялись такие меры физического и морального воздействия,  каких я не мог выдержать, и я стал наводнять свои ответы на во¬просы следователя чудовищными вымыслами. Я лгал, следователь записывал, вымыслы эти еще и заострял, иные ответы за меня дикто¬вал стенографистке сам следователь, а я все это подписывал.  И даже тогда, когда физические меры воздействия прекращались и оставляли лишь моральные меры воздействия («психическая атака»), я не ре¬шался следственной части сделать то заявление о снятии своих под¬писей под протоколами, какое я делаю сейчас вот Вам, гражданин Прокурор Союза, потому, что надо мной все время висела угроза воз¬можного повторения вышеуказанных мер воздействия («будешь лгать, будем бить в три раза сильнее»).

Мне предъявлены обвинения по ст. 58 УК, по пунктам 1а и 11.

Я никогда не был изменником Родины, я никогда не участвовал ни в каких заговорческих организациях против советской власти, я не входил никогда ни в право-троцкистскую организацию, ни в какую иную троцкистского толка. И кто посмел клеветать на меня, что я был шпионом хоть одного из иностранных государств? Но следователи вынуждали меня репрессивными мерами в этих преступлениях «сознаваться», и я лгал на себя.

Прошу вызвать меня к себе, и я дам развернутые  объяснения и назову имена следователей, меня к вымыслам вынуждавших. Или дайте мне возможность изложить на бумаге все ответы на все вопросы, мне заданные, и снять всю накипь силой вызванной фантазии и передать изложенное соответствующему прокурору.  Вс. Мейерхольд-Райх.

Бутырская тюрьма. 13-XII-1939

Председателю Совета Народных Комиссаров СССР
Вячеславу Михайловичу Молотову
Заключенного Мейерхольда-Райха Всеволода Эмильевича
(год. рожд. 1874, б. чл. ВКП (б) с 1918 г.; Национ. Немец

ЗАЯВЛЕНИЕ

Чем люди оказывается во время испуга, то они действительно и есть, «испуг – это промежуток между навыками человека, и в этом промежутке можно видеть натуру такою, какая она есть» (Лесков). Когда следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы воздействия и к ним присоединили так называемую «психическую атаку» – и то, и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых своих корней.

Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной как у ребенка, глаза оказались способными (при нетерпимой для меня физической и моральной боли) лить слезы потоками. Лежа на полу, лицом вниз, я обнаружил способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин.  Конвоир, который вел меня однажды с допроса, спросил: «У тебя малярия?» Такую тело мое обнаружило способность к нервной дрожи.

Когда я лег на койку и заснул, с тем, чтобы через час опять идти на допрос, который перед этим длился 18 часов, я проснулся, разбуженный своим стоном и тем, что меня подбрасывало на койке так, как это бывает с больными, погибающими от горячки.

Испуг вызывает страх, а страх вынуждает к самозащите. «Смерть (о, конечно!), смерть легче этого!» — говорит себе подследственный. Сказал себе это и я. И пустил в ход самооговоры в надежде, что они-то и приведут меня на эшафот. Так и случилось: на последнем листе законченного следствием дела № 537 проступили страшные цифры параграфов уголовного кодекса: 58, пункт 1-а и 11.

Вячеслав Михайлович! Вы знаете мои недостатки (помните сказанное Вами однажды: «Все оригинальничаете?»), человек, который знает недостатки другого, знает его лучше того, кто любуется его достоинствами. Скажите: можете Вы поверить тому, что я изменник Родины (враг народа), что я — шпион, что я — член право-троцкистской организации, что я — контрреволюционер, что я в своем искусстве проводил (сознательно!) вражескую работу, что подрывал основы советского искусства?

Все это налицо в деле № 537. Там же слово «формалист» стало синонимом слова «троцкист». В деле № 537 «троцкистами» объявлены: я, И. Эренбург, Б. Пастернак, Ю. Олеша (он еще и террорист), Д. Шостакович, В. Шебалин, Н. Охлопков и т. д.

Будучи арестованным в июне, я только в декабре 1939-го пришел в некоторое относительное равновесие. Я написал о происходящем на допросах Л. П. Берии и Прокурору Союза ССР, сообщив в своей жалобе, что я отказываюсь от своих ранее данных показаний. Недостаток места не позволяет мне изложить все бредни моих показаний, но их множество.

Вот моя исповедь краткая. Как и положено, я произношу ее, быть может, за секунду до смерти. Я никогда не был шпионом, я никогда не входил ни в одну из троцкистских организаций (я вместе с партией проклинал Иуду Троцкого!), я никогда не занимался контрреволюционной деятельностью.

Говорить о троцкизме в искусстве просто смешно. Отъявленный пройдоха из породы политических авантюристов, такой человек, как Троцкий, способен лишь на подлые диверсии и убийства из-за угла. Не имеющий никакой программы кретин не может дать программы художникам. Окончу заявление через декаду, когда дадут такой листок.

Вс. Мейрхольд
2.1.1940 г.

Продолжение заявления
13 января 1940 г., Бутырская тюрьма

Тому, что я не выдержал, потеряв всякую власть над собой, находясь в состоянии затуманенного, притупленного сознания, способствовало еще одно страшное обстоятельство: сразу же после ареста (20.VI.1939 г.) меня ввергла в величайшую депрессию власть надо мной навязчивой идеи «значит так надо». Правительству показалось — стал я себя убеждать, — что за те мои грехи, о которых было сказано с трибуны 1-й сессии Верховного Совета, недостаточна для меня назначенная мне кара (закрытие театра, разгон коллектива, отнятие строившегося по моему плану нового театрального здания на пл. Маяковского), и я должен претерпеть еще одну кару, ту, которая сейчас на меня наложена органами НКВД. «Значит, так надо», — твердил я себе, и мое «я» раскололось на два лица. Первое стало искать преступления второго, а когда оно их не находило, оно стало их выдумывать. Следователь явился хорошим опытным помощником в этом деле, и мы стали сочинять вместе, в тесном союзе. Когда моя фантазия истощалась, следователи спаривались (Воронин + Родос, Воронин 4- Шварцман) и препарировали протоколы (некоторые переписывались по 3, по 4 раза). Когда я от голода (я ничего не мог есть), от бессонницы (в течение трех месяцев) и от сердечных припадков по ночам и от истерических припадков (лил потоки слез, дрожал, как дрожат при горячке) поник, осевши, осунувшись лет на 10, постарев, что испугало следователей, меня стали усердно лечить, тогда я был во «внутренней тюрьме» (там хорошая медицинская часть), и усиленно питать. Но это помогло только внешне — физическому, а нервы были в том же состоянии, а сознание было по-прежнему притуплено, затуманено, ибо надо мной повис дамоклов меч: следователь все время твердил, угрожая: «Не будешь писать (то есть сочинять, значит!?) будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела». И я все подписывал до 16 ноября 1939 г. Я отказываюсь от своих показаний, как выбитых из меня, и умоляю Вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни.

Вс. Мейерхольд-Райх

Меня здесь били — больного шестидесятишестилетнего старика. Клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной, меня били по лицу размахами с высоты…

Вс. Мейерхольд

Заявление
(от 24 января 1940 г.)

9 ноября 1939 г я был вызван на допрос. В кабинете, куда я был приведен, присутствовали: 1) военный прокурор. 2) начальник той группы, в которую входит следователь заменивший (в сентябре 1939) следователя, ведшего мое дело со дня ареста (след. Воронин) и 3) заменивший след-ля Воронина следователь Шибков.

Вследствие тех физических методов воздействия на меня со стороны следователей Воронина, Родоса и Серикова (я писал Вам об этом в моем первом к Вам обращении) и тех угроз, которые, как дамоклов меч висели надо мной и тогда, когда я поступил в распоряжение след. Шибкова, не оказывавшего на меня давлений в течение сентября и октября и лишь стеснившего меня [при первом (4 ноября 1939) и втором окончательном (16 ноября 1939) подписывании мною последней страницы моего дела] и вследствие направленной на меня «психической атаки» тремя вышеназванными следователями, выраженной, главным образом, постоянными угрозами снова «взять меня в переплет», — на допросе 9 ноября 1939 я опять потерял власть над собой, мое сознание опять было затуманенным, меня охватывала истерическая дрожь, и я проливал потоки слез.

Нельзя было мне, находившемуся в таком состоянии, давать на подпись протокола, 9 ноября составленного.

Я сделал прокурору заявление, что в период, когда я находился а распоряжении сл-ля Воронина, я делал показания под давлениями, это во- первых, во-вторых – что мне не было дано сл-м Шибковым достаточно времени для ознакомления с делом в день окончательного подписания дела (4 ноября 1939) и что, в-третьих, я хотел бы при вторичном просмотре дела сделать ряд исправлений и дополнений.

Прокурор дал следователю Шибкову указание, чтобы мне было дано еще раз дело для ознакомления с ним и чтобы мне была дана возможность внести исправления и дополнения.

16 ноября я был вызван сл-м Шибковым, однако количество времени мне было им отпущено еще меньше, чем 4 ноября, а в отношении тем, которых я хотел бы коснуться, приступить к писанию исправлений и дополнений, сл. Шибков меня очень сильно ограничил.

23 ноября 1939 я отправил на имя прокурора, присутствовавшего на допросе 9 ноября, заявление, в котором сообщил о том, что его указание сл-лю Шибкову выполнены им не в той мере, как то требовалось в интересах подследственного. И, кроме того, я просил в этом заявлении прокурора дать мне возможность говорить с ним с глазу на глаз, так как я считал необходимым сделать ему заявление о том, что я отказываюсь от всех показаний, сделанных под давлением в период допросов меня со стороны Воронина и Родоса, и отказываюсь также от тех ответов, которые я дал на вопросы, предъявленные мне 9 ноября 1939. Эти ответы человека, находившегося 4 ноября 1939 в состоянии крайне истерическом, ПОВТОРЯЛИ вымыслы (самооговоры) прежних показаний моих.

Однако прокурор, присутствовавший на допросе 9 ноября 1939, до сих пор не вызывает меня.

Это заставляет меня обеспокоить меня просьбой сделать зависящее от Вас распоряжение о доведении до прокурора, присутствовавшего на допросе 9 ноября 1939 следующих моих заявлений 1) в право-троцкистской организации (как и в других троцкистских организациях) участия на принимал, 2) контрревол. деятельностью не занимался, 3) шпионом никем не был завербован и шпионскую работу никогда не вел, 4) троцкистские тенденции в «Выстрела» А. Безыменского и «Командарме-2» Сельвинского я вытравлял к огорчению авторов, 5) к сожалению, я не знаю фамилии прокурора и адресовал мое заявление так «В Прокуратуру СССР Прокурору, наблюдающему за следствием». А может быть, это был тот прокурор, который будет докладывать мое дело в суде? Дошло ли до него мое заявление из-за неверной номенклатуры?! Не знаю.

Вс. Мейерхольд-Райх
24-1-40

Через 10 дней, 2 февраля 1940, Всеволод Мейерхольд был осужден и расстрелян.

https://drug-gorod.ru/ljubovnoe-pomeshatelstvo-mejerholda/

http://ptj.spb.ru/archive/33/historical-novel-33/lyubov-ktre...

https://rg.ru/2019/02/06/kak-osnovopolozhnika-rezhisserskogo...

https://muzobozrenie.ru/repressirovanny-e-muzy-kanty-vsevolo...

 

Картина дня

наверх