Хочу сразу предупредить. Это называется цикл "Грустные истории". На самом деле истории бывают не всегда грустные. Истории разные.
ДВЕ ФОТОГРАФИИ
- Да, – устало отозвался на детскую радость старик и тяжело вздохнул.
Несмотря на то, что груздовик спокон веку был на загумнах их деревни, старику было тяжело тащить полную груздей бельевую корзину, вот он и присел перевести дух на такую же древнюю, как и он сам, лавку у избы бабки Авдотьи. Да какая она ему бабка, если он женился раньше, чем Авдотья замуж за своего Василия вышла? Это она Юрику бабка, да и то, если бы её Лёха по городам не вертел подолом до сорока, так соседка бы уж в прабабках числилась. Всё никого у неё в дому не было, а тут вдруг нарисовался в прошлом годе на материнском крыльце Лёха её, да ещё с семейством. Вот страху-то было! Авдотья кричала так, что деревенские и не поняли сперва: думали, что старуху режут. Но обошлось. Оказалось, что радость.
Этим летом её горожане вновь нагрянули под закат августа. Вот и вертится Юрик с утра до вечера по деревенским дорожкам. А что ему ещё делать, коли сверстников нет? Правильно, стариков донимает. Вот и сейчас Савельичу дух бы перевести, да скорее до дому, чтобы его Анна груздь перебрала да замочила, пока он ноги на кровати растирает. А тут Юрик со своей пластмасской. Повернул на савельичеву корзину и просит:
- Дай сфотографирую!
- Дак чем ты, чудак-человек, снимать-то собрался? Фанеркой что ли этой? – удивился старик, позабыв и про ноги.
- Планшетом! – гордо поднял над головой свою штукенцию Юрик.
Он с важным видом повернул свою игрушку к корзине, и тут же раздался щелчок фотоаппарата.
- Смотри! – Юрик повернул к старику обратную сторону «фанерки», и Иван Савельевич с удивлением обнаружил на обратной её стороне картинку со своей корзиной.
- Здорово! – удивлённо произнёс старик, а Юрка, не давая ему опомниться, небрежно провёл по фотографии корзины пальцем, и тут же вместо груздей на дощечке появился Лёха.
- Папка, – важно сказал Юрик, а Савельич от неожиданности даже бросил косой взгляд на свою корзину: на месте ли? Это вам не шутка какая: была на фанерке корзина и вдруг вместо неё Лёха. Но обошлось – грузди были на месте...
А Юрик уже водил пальцем дальше:
- Это – мамка, это – наша квартира в Москве..., это – Маркиз...
Маркиза Савельич знал. Это был не кот, это был поросёнок. Авдотьина сноха выводила его на улицу только на поводке. Савельич, как и все остальные деревенские, никак не мог взять в толк, зачем ей этот поводок нужен, ведь котяра всегда лениво перебирал лапами где-то позади хозяйки, пока не осенило Пашку-тракториста:
- Так это она его на лямке, как на тросу, таскает!
- Дед Ваня, а можно я тебя сфотографирую? – вдруг бросил листать свои картинки Юрик.
- Да пошто? – удивился старик.
- Ну, как? Ты вон какой красивый: борода белая, руки вон, не как у папки, загорелые, жёсткие. Ты, ты..., – Юрик замешкался, подбирая слова, и не найдясь, выпалил: – Как моя баба, только дед! – Юрик помолчал секунду, а потом, пытаясь исправить неловкость, многозначительно добавил: – Вот!
Савельич засмеялся.
- Не надо меня... – начал, было, старик, но осёкся. Подумав, он вдруг посмотрел мальчонке в глаза и спросил: – А тебе плёнки не жалко?
- Какой плёнки? – не понял его паренёк.
- Фотографической.
Настала очередь Юрика смеяться.
За те пять минут, что мальчишка объяснял, что плёнки никакой не надо, и что любую фотографию мамка отпечатает на принтере, старик почувствовал, что собрался с силами на оставшийся путь. Но прежде чем подняться, он сказал:
- Знаешь что, Юрка... ты приходи к нам через часик. Нас с Анной вместе сфотографируешь, ладно?
- Ладно! – радостно отозвался мальчишка, а Савельич, кряхтя, встал.
Встал, поднял свою тяжёлую и для здорового мужика корзину и пошёл к дому. Но сделав пару шагов, неожиданно для себя обернулся и крикнул вслед убегающему мальчишке:
- Юрка, не забудь: через час!
- Замётано! – донеслось откуда-то с соседней улицы.
- Завертится шельмец..., – вздохнул старик и направил свои стопы к дому...
- Вот, Аня, – пробормотал он, с трудом поставив корзину к крыльцу и присаживаясь на ступеньку. – Ещё одну такую, и зимовать будем, как бояре: картоха да грузди... Раз уж не до мяса стало...
...Савельич, проживший всю жизнь в деревне, кроме колбасы, не едал ничего магазинного. А колбаса тогда была только в городе, так что перепадала на крестьянский стол по великим праздникам, вроде приезда гостей. Не потому не ели магазинного, что всё там плохое, а потому, что всегда жил мужик от хозяйства, и особо в еде ему ничего чужого не требовалось. Разве, что соль да перец. Вот так, прожив всю свою жизнь от двора, не мог взять в рот Савельич кусок магазинного мяса. Не брезгует, вроде, но не привык к чужому. А своё содержать, сил уже нет: каждый Божий день до зари подниматься нужно... Это не по грузди сбегать, коли здоровья нашлось с утра...
- И этого, Ваня, хватит с огурцами да помидорками. Уймись лучше, – вздохнула жена, пытаясь поднять корзину.
- Погодь, дурёха! – дёрнулся, было, Савельич, но опять осел на ступеньку. – Говорю же, погодь! – от переживаний в голосе старика сверкнули, было, властные нотки, но также неожиданно уступили место ласке. – Не до груздя сейчас. Пойди, причешись, да надень любимый сарафан.
- Ты чой-то, старый? – по своему, по-афонински, «ойкнула» Анна. – Спятил совсем, коли свататься собрался? Мы с тобой шестьдесят лет, как муж и жена!
- Вот и я о том, – Савельич, не спеша, стал подниматься. – Сфотографироваться надо.
- Чего?
- Сфо-то-гра-фи-ро-вать-ся, гово-рю, надо, – повторил старик, морщась. – Сейчас Юрик прибежит с аппаратом...
- Тебе надо, ты и фотографируйся, – всплеснула руками Анна и гордо ушла в хату.
Даже не взглянув на корзину, Савельич, загодя приняв строгий вид лица, пошёл вслед за женой.
- Ань, ты где? – удивлённо спросил Савельич, войдя в избу. – Ань! – Жены нигде не было.
Нашлась она только через пяток минут шарканья старческими ногами по дому: старик нашёл жену в маленьком закутке за печью, где она в молодые годы, бывало, пряталась от него во время ссор. Анна сидела, опустив лицо в ладони, и беззвучно плакала. Слёзы, просочившись между плотно сжатыми пальцами, как сквозь сито, капали на выцветший подол старушечьего платья.
Савельич открыл, было, рот, но не смог произнести ни слова – перехватило горло. Господи, когда они последний раз так ругались? Лет двадцать назад? Около того... Два десятка лет он не видел жену на этом месте, два десятка лет если и были размолвки, то не настолько сильные, и вот теперь, на пустом месте...
- Аня..., – только это слово, закутанное во всю мягкость стариковского голоса, смогло пробраться сквозь ком, и дальше ещё мягче. – Анечка...
Плечи Анны перестали вздрагивать, и она, опустив руки, посмотрела мокрыми от слёз глазами на мужа. Потом поднялась и прижалась к нему, положив голову на плечо. Борода старика стала мокрой от жёниных слёз. Он, было, всхлипнул, но Анна не дала ему времени:
- Бороду расчеши, пока я тебе рубаху глажу...
Юрик прибежал на полчаса раньше, но у стариков уже всё было готово. Они сидели за столом, и Савельич теребил бороду, переживая, не заигрался ли где мальчишка. Анна попыталась, было, унять его руки, но тут хлопнула дверь в сени...
Вечером, уже улегшись спать, старики по очереди рассматривали две фотографии. Одна была маленькой, черно-белой. На ней молоденькая, можно догадаться рыжая девушка, держа в руках огромный букет полевых цветов, стояла, положив голову на плечо крепкого парня в костюме. Лица обоих были счастливые-счастливые, а на кирпичной стене за ними вывеска из четырёх больших букв: «ЗАГС».
Вторая фотография была большой и цветной. На ней за столом сидела седая старушка, положив на плечо старика голову, а на столе перед ними лежал большой букет садовых цветов, на которые так ярок август, а лица стариков были такие же счастливые, как на той, первой фотографии...
Другие фотографии у них тоже были. Но только на этих двух они были вместе.
©Александр Зайцев. Художник Леонид Баранов
НИЩИЙ СОСЕД
Местные не разнесли печь на кирпичи только потому, что трубы там уже давно не было, и печь забыли. Вместо пола – холмистые заросли густой пожухлой травы на земляном полу, вместо крыши – щепа с виднеющимся сквозь неё небом.
Весь дом как-то перекосился, того и гляди развалится. Селяне уже строго запретили детям лазать туда – завалит.
Дверей не было, окна представляли собой жалкое зрелище: они были мелкие решетчатые, и клетушки окон далеко не все были со стёклами.
Поздней осенью, когда ночами уже подмораживало, в доме вдруг появился жилец. Сначала соседи его приняли за подселившегося бомжа, позвали участкового. Но тот сказал, что мужик имеет право тут жить, у него даже документы какие-то на участок и дом этот есть.
Галина Петровна была пенсионеркой. Жила с внуком-инвалидом по соседству с этим старым почти развалившимся домом.
Она давно жила без мужа, разбежались давно. И хоть и были кавалеры по молодости, она всех отвергала. Всегда для неё было важно, чтоб мужчина с достатком был, чтоб ей помог, да и дочке. Если не с домом он, то хотя бы с машиной или деньгами. Зачем и мужик тогда, если не для того, чтоб полегче жить стало? Но богатый так и не встретился, замуж Галина больше не вышла.
Дочь вырастила самостоятельно. И очень даже неплохо воспитала. Заработала квартиру в городе от предприятия, одевала-обувала не хуже прочих, да ещё и матери в Михайловском дом помогала содержать, пока та была жива. Теперь она сама жила тут.
В один момент судьба жизнь перевернула круто. Так вышло в их семье.
Казалось, дочь её была счастлива: удачный брак, квартира своя в городе, хороший сынишка Стас – уже школьник.
Но ... однажды, когда мама позвала его к столу, он не вышел из своей комнаты. Мама, поругивая сына, зашла к нему и увидела Стаса лежащим на полу без сознания. Прибывшая скорая констатировала инсульт. Потребовалась срочная операция – трепанация. Операция пошла как-то не так – от мозга почти ничего не осталось.
Врачи предлагали оставить мальчика в спецучреждении. Всё равно он уже никого не узнает, не будет говорить, ходить, держать ложку. Ему нечем думать. Зачем калечить свою жизнь?
Стаса всё равно забрали домой. Правда, его папы почти сразу и след простыл. Мама вышла на работу: кто-то должен был зарабатывать деньги. Бабушка приняла на свои плечи этот крест и переехала в старый, но вполне приличный родительский дом.
Поначалу Стас, и правда, овощем лежал. Но через полгода поднялся, а потом стараниями бабушки научился держать ложку, и неуверенно ходить. Постепенно по звукам, по словечкам стала возвращаться речь.
Оказалось, никого он не забыл. И лица, и имена близких быстро вспомнил. Но Стас не ощущал пространства. Он не видел, что происходит у него под ногами, мог свалится с лестницы, врезаться в препятствие. У него совсем не работал глазомер. Врачи говорили, что так и будет, но Галина знала – врачи часто ошибаются. Она отказывалась смиряться и упорно работала над этим.
– Стоять! Ты что, не видишь мешки?
Стас останавливался, команду "стоять" он выполнял хорошо, но никак не мог понять, что от него хочет бабушка. А бабушка повесила на ветку его любимую игрушку, и попросила его принести. Но на пути лежали мешки с соломой. Их надо было обойти. С этой задачей Стасу было ещё не справиться. Да и саму задачу он не понимал.
– Стас, дай руку. Пошли сюда, теперь сюда...
Внуку уже было 16. Когда случилась с ним эта трагедия, ему было десять лет.
Эти занятия продолжались ежедневно. Сейчас было труднее: одеть– раздеть великовозрастное дитя – была ещё та проблема. Иногда опускались руки. Галина очень уставала, болело сердце, суставы. Масса неприятностей, связанных со внуком, выбивали из колеи. Он уже ломал руку – упал.
Дочка могла приехать только на выходные. Галине хотелось личного счастья для дочери, рада была, когда она сообщила о начинающихся отношениях. Но сына и мать Ира заботами не оставляла.
– Баба, баабаа!
– Что тебе?
– Бааба! Хы-хы-хы!
– Скажи что-нибудь!
– Бааба! Суп!
– Рано ещё, на диету тебя сажать надо, вон как раскоровел!
– Баба! Пластилин!
Лепить Стас любил. Галина завела внука в дом, стянула ему ботинки, раздела. А потом усадила его на пол и дала любимую доску с размазанным по ней пластилином. Можно было немного передохнуть. Она выглянула в окно.
Отдёрнув штору, абсолютно бесцельно наблюдала она за начинающейся зимой. Морозило, порошил лёгкий снежок. Сквозь отделяющую сетку рабицы увидела она нового соседа. Он замазывал чем-то стены своей дощатой домушки. Видно и правда зимовать собирается. Глупец! Замёрзнет ведь.
Галина была в этом старом доме, заходила, конечно, и знала, что это уже и не дом вовсе, а продолжение улицы. Дров запаса там нет, да и печь нерабочая. А уж дом и вовсе – сито. Ненормальные люди, честное слово. Но своих проблем хватало, где уж до чужих.
– Нищий какой-то мужик, бомжевал, видать. В село с одним чемоданом пришёл, в пиджаке, – рассказывала всезнающая продавщица Зоя, – Как он жить в таком доме собирается? Там и крыши-то, считай, нет. Леску у меня взял. Видать, рыбой питаться собрался.
Галина отправилась на кухню и добавила угля в печь. У них тепло. Что о других думать...
На следующий день она возвращалась со Стасом из магазина. Магазин был совсем рядом, но для них это было целое сложное путешествие.
– Это перила Стас! Держи! Стас, не отпускай перила! Шагай! Раз–два! Раз-два! Смотри, куда вступаешь! Смотри под ноги. Смотри не на меня, Стас, вниз смотри ... Да что ж это такое!
Через дворовую калитку Галину окликнули. Она наказала Стасу:
– Стой тут! Держись.
Оглядываясь на стоящего на крыльце внука, она подошла к калитке. Звала её почтальонша – принесла извещение. Галя вынужденно отвернулась от внука и тут услышала громкий мужской голос:
– Стоять, Стас!
Она резко оглянулась, внук уже опасно занёс ногу над ступенями, глядя далеко на горизонт, но от окрика поставил её на место. Мог бы и опять травмироваться, если б не окрик соседа. Ну, никак внук не мог научиться, держась за перила, спускаться по трём ступеням.
Быстро попрощавшись с почтальоншей, она подошла к внуку, аккуратно под счёт опять свела его со ступеней.
– Спасибо Вам. Подождите минуту.
Галина потихоньку довела Стаса до забора, отделяющего их от соседа.
– Спасибо, а откуда Вы узнали, как его остановить.
– Так ведь слышал. Чай не первый день здесь.
Сосед был бородат, но не так уж и стар, как казалось издали. Он сильно сутулился и одет был не по сезону – в тёплый шерстяной пиджак. Взгляд его был спокойным, речь рассудительной. От него пахло костром.
– Надолго Вы в края наши?
– Да на зиму, наверное. Посмотрю.
– Зима! – прокомментировал Стас знакомое слово.
– Верно, зима, – любезно, как здоровому, ответил ему сосед, – Любишь зиму?
– Бааба, зима, Стас! – ответил внук.
– И бабу любишь, и зиму. Я понял.
– Простите, он такой вот у нас, – привычно оправдываясь произнесла Галя.
– Хороший парень, послушный, – как-то необычайно спокойно ответил старик.
Они познакомились и разговорились. Звали соседа Аркадий Захарыч. Галина, конечно, поинтересовалась, как он тут зимовать собирается – в худом доме на сырой земле, спросила – как так вышло?
– Было у меня, Галина Петровна, всё. И дом, и родные… Десять лет назад умерла моя Вера. Думал - не переживу, если бы не сын… Потом решил он жениться. Девушка красивая, современная, но уж больно жадная. Ну, главное ведь, чтоб Кольке моему нравилась. А спустя пять лет разбился мой сын на машине. А квартира-то моя давно уж на него переписана была. Думали мы с Верой постепенно сюда перебираться, думали с ремонтом нам сын поможет. Хорошая трёшка тогда была, в центре. Вот невестка собрала мне чемоданчик и отправила на все четыре стороны. Весной ещё.
– Она ж права не имела.
– Да имела. Юристов наняла, какие-то переводы денежные нашла старые: от Коли – Вере. Сказала, что всё они выплатили нам за квартиру. А что за переводы? Я уж и не помню. Вера у нас деньгами-то занималась. Я думаю, это когда он за машину расплачивался, что-то они там переводили чисто для удобства.
– Вы не сможете здесь зимовать. Дом совсем разваливается, – убеждала Галина.
– Так бомжевать лучше что ли? Летом хорошо было. Я на базе жил, на реке. Там сарайчик мне даже отдали. Немного сторожил, немного убирал. А теперь закрыли базу, да и холодно там – нет отопления вообще. А здесь печь. Бабки моей ещё дом.
Потом сосед вспомнил:
– Кстати, подождите-ка, рыбой сейчас вас угощу. Хорошая у вас речка, рыбная.
Аркадий отправился за рыбой и вынес её в алюминиевой чашке.
Весь день до вечера Галина думала о соседе. Как он зимовать будет? Это же невозможно!
Вечером, когда Стас уснул, она решила сходить к Аркадию, отнести пирога в благодарность за рыбу и отдать чашку. Она постучала в новую дверь, которую сосед уже успел смастерить из разобранных досок сарая, и вошла.
Посреди пустой комнаты, которая была одна в доме, с потолка низко спускалась лампочка. Сосед ползал по полу, утепляя его еловым лапником и досками. Рядом стоял ящик с инструментами.
Отсутствующие стёкла уже были забиты фанерой, и из печи вверх выходила новая серебристая труба. Рядом с печью было навалено какое-то тряпьё – видимо, постель соседа, стоял самодельный стол, заваленный пакетами и посудой и старый табурет. Рядом со столом стояли два новых пластмассовых ведра.
Несмотря на то, что это было странное для человека жильё, Галина поразилась изменениям. В доме уже не гулял ветер, щели были законопачены, пол выровнен и плотно укрыт еловыми ветками, крыша не просвечивала и проведено электричество.
Она похвалила Аркадия.
– Да это вы рано зашли. Вот увидите, я тут ещё уют наведу.
На завтра Галина уже предлагала соседу старый, но тёплый шерстяной ковёр, который свёрнутый без дела лежал в сарае, куски оставшегося от ремонта рубероида, раскладушку и комод. А ещё кучу старой посуды. Сосед готовил на костре, печь к готовке не годилась совсем.
Аркадий оказался очень благодарным соседом. Галина уже не отгребала во дворе снег: каждое утро её двор был расчищен.
На все угощения отвечал взаимностью: сегодня Галина его угостит курочкой, завтра он купит ей колбасы. Галину это немного обижало, но и не делало обязанной.
Вскоре Аркадий присоединился к прогулкам с внуком, а потом предложил Галине заменить её.
Работы в селе для него всё равно не было, он так и не смог устроиться. Пришлось рассчитывать на пенсию.
– И хочется Вам возиться с нами? Время терять.
– Время не жалко. У меня не так уж много шансов что-нибудь хорошее сделать, и всё обиднее за то, что сделать не успел и уже не успею.
Были моменты, когда Галине с внуком было особенно тяжело. Например, когда он заболевал. Стас делался капризным до невозможности. Понять можно – он не отдавал себе отчёт в том, почему ему плохо.
А ещё, к примеру, он очень любил купаться в ванной, но вылезать оттуда не хотел. Галина спускала воду, ругалась, обтирала его прямо сидящим в ванне. И только через некоторое время внук сдавался.
Вот в один такой момент и зашёл Аркадий. Стас что-то кричал, сидя голышом в пустой ванне. Галина рассказала о проблеме, сосед предложил помощь и вскоре легко вывел Стаса – уговорил какими-то своими хитрыми способами.
Однажды, когда поднялась метель, Аркадий предложил забрать Стаса к нему. Мебели у него почти не было и заниматься там со Стасом было удобнее, чем в заставленном Галином доме.
От стены до стены он мог гонять Стаса часами. Стас привык к нему, слушался беспрекословно. Аркадий как будто придумал свою какую-то методику. Поможет – не поможет, но внук-инвалид не сидит на месте, а у его бабушки появилось немного свободного времени.
Аркадий натянул поперёк комнаты толстую проволоку и заставлял Стаса ходить, держась за неё. Галя уже даже не вникала в смысл занятий – доверилась.
– К деду пойдёшь? – спрашивала она Стаса. Имя – Аркадий было ему не по силам.
И Стас радостно махал руками, садился на кушетку и вытягивал ноги для обувания.
Потом, когда они возвращались с занятий и прогулки, Галина стуча на кухне кастрюлями, слушала разговор соседа с внуком:
– А знаешь какую я щуку ловил? Вот такую. Еле вытянул тогда. Вот весной потеплее станет, возьму и тебя на рыбалку.
– Ээ, эхэ, ээооо, – спокойно мычал усталый Стас, как бы поддерживая беседу.
– Вот, вот. Тебе понравится, – продолжал Аркадий.
И от этой странной беседы на душе становилось тепло.
Потихоньку Аркадий обживался, обрастал хозяйством, прикупил дров, приобрёл себе зимний бушлат и сапоги. Он ездил в баню и в хозяйственный магазин в соседнем селе.
Дом утеплял постоянно, но старые доски всё равно плохо держали тепло.
Морозы этой зимой крепчали.
– Вот что, Аркадий, люди мы с вами немолодые, простудиться недолго. Давайте-ка, перебирайтесь к нам хотя бы на ночь. А то дров не напасёшься. На диван в кухню перебирайтесь. И не спорьте! Хотя бы на морозы.
Аркадий согласился, но через неделю всё же заболел. Как только почувствовал себя хуже, сразу собрался и ушёл к себе в дом.
– Мало Вам ухода за внуком, ещё и я тут со своим кашлем покоя не даю!
Как только не уговаривала его Галина! И дочь даже к нему ходила, но Аркадий твёрдо стоял на своём: болеть будет отдельно. Упрямым оказался и очень гордым, слабым быть не хотел.
И тут Галина начала плакать ночами. Да что такое-то? Вот упрямец! И не хотела она так привязываться к странному соседу, почти нищему старику, а вот – на тебе!
– Мам, а может это любовь?
– Ой! С ума сошла! Мы вообще на Вы и по имени отчеству! Какая любовь? Скажешь тоже! Жалко просто мне его.
– Знаешь, как говорят, мам: у женщин жалость рождает любовь, у мужчин любовь рождает жалость.
Галина махала на дочь рукой, но не спускала глаз с дома Аркадия. Она носила ему борщ в кастрюльке и продолжала уговаривать перейти к ним. Аркадий не сдавался, но сдавал здоровьем.
В конце концов Галина с дочерью вызвали скорую и настояли – забрать Аркадия в больницу.
Пока сосед лежал в больнице, Стас мычал на прогулках, показывая на дом соседа, просился туда. И это было достижением – он начал понимать направления.
Скучала и Галина. Она звонила в стационар, передавала гостинцы и приветы через знакомую медсестру. Ход лечения она знала– Аркадий выздоравливал. А она теперь понимала – без этого ожидания не было бы тепла внутри.
Однажды ближе к вечеру она усадила Стаса на крыльце, а сама расчищала заполонивший этой зимой снег.
– Дед! – вдруг воскликнул Стас, – Баа! Дед!
И Галина услышала голос Аркадия.
– Стас, стоять! ... Перила! – Аркадий остановил жестом бросившуюся было к внуку Галину, а Стас встал, как вкопанный.
Он поискал и поймал глазами перила, взялся за них обеими руками и считая невпопад:
– Раз, раз, два, раз, – аккуратно переставляя ноги сам спустился со ступеней, а потом тихонько, пригребая снег ногами, пошёл к Аркадию.
– Деед, бааба! – Аркадий, похудевший, выбритый, ещё бледный после болезни, поставил пакеты и взял Стаса за обе руки.
А Галине показалось, что это он не внука за руки берет, а её. И руки, и сердце сразу потеплели.
Потекли слёзы. И не только от успеха внука, а от радости – опять видеть рядом с собой этого странного для всей деревни человека, почти нищего бомжа, который стал ей так дорог.
Он стоял посреди двора – сутулый, в потёртом бушлате, старых башмаках, но такой родной. И в душе его был свет, а Галина грелась в его лучах.
Впервые в жизни она совсем не думала о материальном, и о том, что скажут люди. Потому что в любви нет никаких иных расчетов и соображений, кроме неё самой.
взято вконтакте
Свежие комментарии