Подвиг народа

22 июня этого года моему деду, Алексею Яковлевичу Титову, исполнится 90 лет. 22 июня 1941 года, в день начала войны, ему исполнилось 14. Для проекта "Бессмертное слово" он рассказал о том, как Великую Отечественную войну переживали в Москве.2013 год

К тому времени он уже пять лет как переехал с отцом в столицу (вернее, в то время это было ещё Подмосковье — граница города проходила по реке Лихоборке, а жили они сразу за ней) из Тамбовской области. Обосновались в общежитии, отец работал на Владыкинском заводе. А позже приехала мать с младшими детьми — и уже всей семьей поселились в бараке.

Ниже — прямая речь.

1941

- У них на заводе выходные были в понедельник, а в воскресенье отец пришел на обед в 12 часов — объявили войну. По радио Молотов сказал, что началась война: немцы напали на Россию. Какой уж тут обед. Мама заплакала — думала, заберут в армию отца.

- У нее было больное сердце, и когда начали бомбить — весь июль бомбили — она испугалась и решила уехать в Тамбов, в деревню свою. Поскольку Сашка старший, 17 лет, ему нельзя было уезжать — он уже работал на заводе и вот-вот в армию, как старшего меня с ней отправили.

- Приехали мы в деревню, я в школу пошел, в 8 класс. А зимой топить надо было — мы же на квартире жили, не в своей хате, а в наемной, потому что дом свой продала мама, уехала в Москву. За огородом речка была, а за речкой был ольховник — такой лесок. Я всю зиму ходил туда, рубил ольху и притаскивал домой на дрова — и этим топили. А без меня бы они ничего не сделали.

- А где маманя жила, вот ее дом, переулок Спасоналивковский, за ним дом стоял — Ленсовет. В него попала бомба. Это зимой было. Там был подземный завод — целились в него, а молотили мимо. Много очень Коровий вал бомбили. Все зашторивали, чтобы с улицы ни малейшей щелочки не было. А в 42-м уже отогнали немцев.

1942

- Ну а потом 42-й наступил, зима была лютая, холодная, морозная. Пришел Борис, двоюродный брат (тоже с 24-го года, ровесники с Сашей нашим). А он сидел. Его, правда, ни за что посадили в 40-м — оговорили. Ребята во дворе что-то натворили, а на него соседи сказали. Он еле пришел: на нем ватные штаны надеты на голое тело и телогрейка, «ГД»-ботинки на босу ногу, весь в фурункулах, и все прилипло. Пришел он 18 февраля и как лег, до 1 марта полежал, а 1 марта умер — двух недель не прошло. А от него подхватила и мать брюшной тиф. В нашей деревне хорошая больница была, большая. И вот ее положили, она там полежала недели две. А уже приехала маманя (сестра матери) — ей подали телеграмму, тогда же нужен был пропуск, особенно въехать в Москву.

- И она опоздала. Мы уже похоронили Бориса. И она с нами жила, когда мама лежала в больнице. Она пришла рано утром 27-го из больницы, нас с Наташей (сестра) взяла: идемте, говорит, к матери. А она уже умирала. Мы постояли около нее, ушли, а она в это время умерла. А 30-го мы ее похоронили. Вот тогда погода была — что сейчас погода! — такая метель, вьюга, мороз страшный, ветер, мы опустили гроб в яму, а зарывать ничего не могли. все потемнело, холодище такой, и мы ушли, на другой день зарывали.

- А папу с Сашей в Киров эвакуировали с заводом. Вскоре, правда, они вернулись в Москву, когда немцев отогнали. Ему телеграмму подали, что мама умерла, и он приехал за нами. Пока дооформляли документы — в Москву так просто не въедешь — приехали мы в Москву в апреле-месяце. Я пошел в школу свою записываться, а там же всю войну госпиталь был, она не работала. Так, в общем, я в школу не попал. И там не закончил 8 класс.

- В конце августа приходит повестка из Райсовета — тогда на трудфронт много брали. Повестка — явиться в этот Райсовет, он был в Дубках.

- Мы-то думали, на трудфронт, а мы целую воинскую комиссию прошли, как в армию: раздевали донага. До вечера мы там голодные торчали, с десяти утра и часов до шести вечера. Назначили нам на 1 сентября явиться на Краснопресненкий вал — там завод, оказывается, вагоноремонтный. Нам там объявили: сейчас будете завтракать, а после завтрака пойдете на завод знакомиться, будете тут работать. Кормили здорово, вкусно: котлеты такие большие мясные давали. В три часа, говорят, придете, возьмете обед и ужин.

- Пошли на завод, зашли в цех чугунолитейный, а там дым, копоть, ничего не видно, грязь, пыль страшная. И вот мы месяц так — весь сентябрь — ходили туда, но не работать, а завтракать и обедать. Между завтраком и обедом кто в кинотеатр, кто куда — на Маяковке кинотеатр «Москва» был, а там недалеко и Пушкинская площадь. Кормили на убой: мы даже первое не ели, а рабочим отдавали, потому что они по карточкам плохо питались в столовой. И хлеб — 800 г нам на завтрак давали, а тут отдавали уже 600 г — и уезжайте домой. И так мы месяц болтались. Жрали, да ничего не делали.

- Потом прошел сентябрь, нас собирают на собрание и объявляют: сейчас пойдем на другой завод. Ну мы ж не знаем. Прошли до Ваганьковского моста, к Беговой, перешли через Белорусскую железную дорогу и оттуда на авиационный завод. «Вот здесь будете работать». И там фабрика-кухня в Боткинском проезде. Большая, трехэтажная, 10 залов. «Утром позавтракаете, а вечером получите обед и ужин после работы». Нас сразу с первого дня взяли в работу — хватит, погуляли. Тут уже пахать начали. Мы работали с восьми до пяти — тут еще скидки были нам.

- И так мы три месяца работали.

1943

- А в феврале нам разряды дали, и тут уже все, кормежка хуже стала. Давали по две котлеты, но не мясные а картофельные. Ну суть не в этом. Нас заставили работать не 12, а и по 16, и по 18 часов. А к концу месяца обычно дня на на три-четыре казарменное положение: самолеты нужны были, а мы делали Ил-2. Какие выходные! Мы забыли про выходные. Приезжал я домой часов в 11-12 вечера, а утром в шесть часов встаешь и уже туда едешь.Ил-2

- А на поезде ездили так. В вагон не войдешь, особенно зимой, потому что полный идет, все в Москву едут на работу. На подножке висим. А обратно в вагон не пойдешь, потому что не вылезешь на Окружной. Обратно на подножку садишься — ну тут уж хоть не висишь, а сидишь. И так 11 лет. (Работал еще после войны, мне нравилось. Самолеты — это самолеты. Там уже пошли новые самолеты, заработки были по несколько тысяч, так что смысла не было уходить).

- Цеха, конечно, не топили зимой, у нас руки опухали. А у нас же инструмент пневматический, все холодное, а в рукавицах не будешь работать — это самолеты, не трактор же, тут и мелкие детали, и все голыми руками надо брать. А весна придет, руки в нормальное положение приходят. Приедешь, бывало, с работы, и они в тепле начинают чесаться, зудеть — кожу содрал бы. Вот так всю войну.

- И бабушка твоя тут. Я-то с 42-го года работал, а она через год-полтора пришла. При заводе было ремесленное училище, она там училась. Ее тоже на наш участок взяли. Мы недалеко друг от друга работали, там и познакомились.

- Здесь паровики ходили, электричек тогда не было, они только по Октябрьской ходили, по Северной дороге, на Александров, на юг куда-то. Я ездил всегда на третьем поезде. Он шел после шести часов. Иногда первый поезд не проходит, второй тоже не идет, иногда и третьего не бывает. И сколько раз на паровозе пришлось ездить. Потому что в вагон даже с подножки не прицепишься, а на работу ехать надо. И вот мы, загородники все, приезжали на работу часам к девяти вместо восьми, а то и полдесятого, и никто нас за это не ругал. А тогда же строго было — опоздаешь в течение месяца по минутке, набирается три минуты (по одной три раза), отдают под суд. Бабушку за это наказали, у нее набралось опозданий, присудили штраф — какие-то проценты от зарплаты высчитывали. А к нам снисхождение было, нас не наказывали, потому что мы загородники.

- Тут Ворошилов ездил, это считалось правительственное шоссе (Дмитровское). Было строго. Через сто метров стояла милиция вплоть до Москвы. Перед мостом стоял военный патруль. Останавливали автобусы — если у тебя нет документов, высаживают. И я раз так попал. Ну а что они высадили? Я через линию перешел и на следующий автобус сел и поехал спокойно.

- Раз мы пришли на станцию — мороз, зима страшная — а ни одного поезда нет. Мы постояли-постояли. А одна девчонка ездила из Владыкино, и две — с наших бараков. Давай, говорю, пойдем пешком на трамвай, в Тимирязевку. Пришли, а там трамваи не ходят. И мы пешком до завода. Пришли к обеду. И ничего, все нормально, потому что не одни мы. Замерзли, какие ж мы работники. Но впряглись, и давай работать.

- Бригада у нас была пять человек. Я работал с Володькой Кротовым, он на Пресне жил, в Столярном переулке, Борис Илюхин жил здесь, в Боткинской проезде, работал с Васькой Мамаевым, который жил в Жаворонках по Белорусской. Бригадир у нас был Щелкалин Виктор, жил у Никитских ворот. Мы все были 15-летние, только Витьке было 24. У него бронь была, в армию не брали — Сталин приказал с оборонных заводов не брать. У нас был хороший мужик мастер, Илья Андреич Калинин.

- Вот мы впятером работали. Лобовые отсеки у крыла делали. Это надо лонжерон заложить в стапель, а к лонжерону лобовые отсеки установить, где стояли пушки, пулеметы. Норма была десять машин. А всегда прибавляли — 12 машин, значит, нужно было сделать. А хочется иногда погулять и в кино сходить. К мастеру приходим договариваться: «Илья Андреич, если мы 12 машин сделаем, отпустишь нас?» — «Ой, ребят, отпущу, делайте!». К трем часам иногда успевали. Он как глянул: «Да вы что, ребят? Да меня сейчас самого уволят! Как я могу? Давайте еще немножечко!». Ну еще парочку машин сделаем, и часов в пять уж он отпускал. Ну хочется, молодежь — это молодежь. Кому в кино, кому куда, а кому и просто поспать охота. Все вставали рано, на износ работали, голодные.

- Я с собой брал ломоть черного хлеба грамм на 200 — и все, на весь день. Когда повезет, счастье такое — спецталон дадут тебе. Столовая была в цеху. Первое давали — один бульон и постное мало, копеечки эти плавают поверху, и больше ничего. А на второе — столовая ложка картошки мороженой и вот такую котлеточку, рыбную к тому же. Вот и весь спецталон. А в основном свой кусок съешь — и до восьми вечера, самое малое. А когда и до десяти, и до утра. Все равно старались работать. Только зимой плохо было, мерзли. Мы обшили верстак фанерой, чтобы там отдыхать, а внутрь полынь натаскали от блох. У девчат-клепальщиц были низкие верстаки, они сидя клепали лобовые отсеки. А потом мы у них брали, ставили лонжерон. И чтобы не поцарапать обшивку на лобовиках, у них были войлоком обиты верстаки. И как весна — так там блох! Летом ходили без чулок девчата, и вот сидят только хлопают по ногам.

- У меня был такой случай, что мы работали в ночную смену, и у нас пересменки не было: мы три недели работали в ночную. И я как-то до того спать захотел, что пока там лонжерон закладывали ребята, я уселся около стапеля и уснул. Володька меня растормошил, я вскочил. Говорю: «Долго спал-то?». «Да, — говорит, — минуты полторы, не больше». Но я так выспался, как будто часов десять спал. Вот усталость накопилась какая, вот какой глубокий сон был.

- Тогда не работали, а ишачили.- Иногда приходил машина вся в крови, в дырках, после боя. Как ее посадили, как она вернулась, жив ли летчик — не знаем. Ну нам привозят для ремонта. Смотришь — кабина залита кровью, пули, фюзеляж в дырках. Фюзеляж-то наполовину деревянный был: где моторы и кабина летчика — броня, а дальше — уже дерево. Тут крылья металлические, а сзади деревянные. Вот так обходились.

- На аэродром, бывало, приходилось ходить. Давали мат такой, накрывали часть самолета, где нам возиться, подключали фен, давали туда горячий воздух, и мы работали. Теплее было, чем в цеху.

- Еще один случай был. У нас был рабочим один друг — Левка Ефимов. А тут его мастером поставили. И четверо из моей бригады заболели, я один остался. Я и говорю: «Как же я буду один?». Он говорит: «Да я буду с тобой работать». Он у меня как подручный был. С неделю он поработал, а потом мне и говорит (видно, договорился с начальником, бывшим фронтовиком): «Подойдет начальник, будет спрашивать, что тебе нужно — ты скажи, два талона на водку». Работаю, стою у стапеля, а он клепает. Подходит начальник цеха (его звали, как Чайковского — Петр Ильич), манит меня: «Ты просил талоны на водку?». Я замялся: «Просил». Он достал из кармана — на. Левка обрадовался, работу бросил, сгреб эти два талона, а мне дает десять спецталонов. Иди, говорит, пока я пойду за водкой, возьми в столовой вторых, первых не бери — ведро целое нальют. Смотрю, идет, несет две бутылки водки. А я никогда и не пил, и не пробовал даже. Короче, он все забрал себе. Я с ним закусил, а пить не стал.

- Мы ходили на крышу — смотрели салюты, когда они начались: за Сталинград, за Курск, Белгород. Первый был за Белгород и Орел — самый красивый салют! А после него уже другие стали — как вот сейчас. А тогда и троссирующими пулями били, разноцветная полоска такая летит, как ниточка.

- А у бабушки в бригаде были одни девчата. И Володька Кротов там с одной Нинкой познакомился — он и женился на ней, а я с бабушкой.

- А одна поехала с Белорусского за картошкой за город и попала под поезд — свалили. И так она и погибла.

- А потом из наших девчонок еще одна, Соловьева Сашка, эта сама под поезд бросилась. У нее тоже мать умерла, как и у нас. Остались две сестры, старшая — Сашка. Отец женился на другой, и она — как у нас тетя Паня (мачеха, вторая жена отца). И на почве скандалов с мачехой она пошла на станцию — и под поезд. А такая девчонка была, как парень. Ее все уважали. Была такого характера твердого — может, это ее и погубило.

Брат

- Сашка молодой был. 42-й год наступил, и его начали тревожить — 18 исполнилось. Проводили мы его в июле-месяце 42-го. Вот где сейчас улица Вишневского, был военкомат. На машину их посадили, увезли, и все. Больше мы его не видели. Он ровно два года воевал. Погиб в Прибалтике, мы туда ездили на могилу. Сейчас уж туда не приедешь.

- Его как ранило, в госпиталь отправили. Да что там ранило — мешок костей положили в госпиталь, потому что сзади него мина взорвалась. У него был разбит таз, и голова — все было разбито. Ну, так не выдержишь. И вот там его похоронили — Бауска городок называется.Фото документа с сайта «Подвиг народа» Фото документа с сайта «Подвиг народа» Фото документа с сайта «Подвиг народа»

(Александр был награжден медалью «За Отвагу» и двумя Орденами Славы 3-й степени: первый, второй).

Двоюродный брат

- Володю забрали до войны. Он же был старше, ему уже было лет 20. И его взяли в пограничники. Пришло от него письмо в начале июля. Письмо в глине — в окопе, видимо, писал — и карандашом написано, торопливым таким почерком. Пишет моему папе, он его тоже отцом звал: «Отец, немцы напали, мы сейчас бой ведем, буду жив или нет, но пока пишу». Одно письмо пришло от него, потом все — никаких писем, ничего от него не было.

- А потом в 43-м году он приехал во Владыкино — по Окружной все время ходили эшелоны. Прибежал в барак к нам: «Вот, я на часок, нас передислоцируют». Уже он с револьвером, ефрейтор с лычкой. «А как же так — револьвер? — у него спрашиваем. — Ты ж почти солдат». Что такое ефрейтор — тот же солдат. «Я, — говорит, — работаю сейчас в штабе Баграмяна». Пограничники все чекисты. Ну как «Смерш» — «Смерть шпионам». Он он тоже был смершником. В свое время был киножурнал — в Краснодаре поймали много предателей. Показывали даже, как их вешали. Вот он как раз там и был в это время.

- Он прошел всю войну. Как жив остался — не знаю. В четыре часа (с самого начала войны) начал! А перевели на Дальний Восток — и его свой застрелил. Они везли эшелон японцев пленных, он спал. И заварушка какая-то началась, он в дверь вагона выскочил, а свой же товарищ ему в грудь из пистолета дважды махнул. По ошибке. Вот такая судьба — две войны уцелел, а тут видишь как.Фото документа с сайта «Подвиг народа» (О Владимире на сайте «Подвиг народа»).

1945

- День победы я толком не видал.

- Мы работали в ночную смену, когда объявили конец войны. Это было в час ночи. У нас там рупор такой висел в цеху, по-моему, Калинин выступал. Объявил, что все, война кончилась. Женщин много работало, все начали плакать: ведь у кого муж погиб, у кого отец, у кого брат. Все бросили. Начальство приехало, начали митинги, рассвело и нас отпустили домой. Я пошел домой: вышли — рассветает, Боткинский проезд весь яблонями усажен, цветут, красиво так!

- Приехал домой, поспал, а вечером поехал на Красную площадь. Народу! Не пробьешься. И вот я оттуда ночью шел уже пешком сюда до дома. Транспорт не ходит, все забито народом. Ну и пришел я уже почти под утро. Устал, конечно.

____________________________

- Все равно, вот вспоминаю сейчас — то ли молодые мы были — кажется, как будто это шуточки все были. Все как-то вроде шутя мы работали. Хотя и голодные были. Я и курить тогда начал, чтобы меньше есть хотелось.

Когда кончилась война — все, самолет с работы сняли. Стали делать для стадиона Динамо барьеры. Начали приходить транспортные самолеты — «Дугласы». Нам надо было для них полы и кресла ставить, переделывать их. Бывало, зайдешь в машину — там крови тоже, концентрат рассыпан — там раненых возили. После них пошла пассажирская машина.

http://pine-and-apple.livejournal.com/96815.html?utm_source=...