Но Товстоногов был опытный тактик и начал заранее обкладывать острые углы ватой.
Писать инсценировку пригласили Сергея Михалкова. Собственно, никаких литературных усилий от гимнописца не требовалось (инсценировку театр сделал своими силами) — требовалось от Сергея Владимировича дать свое краснознаменное имя в качестве охранного листа, на что лауреат и подписался.
Как оказалось впоследствии, несколько опрометчиво.
На сдачу спектакля он пришел со всеми звездами на пиджаке. Это было частью круговой обороны. Ко встрече с комиссией Товстоногов вообще подготовился основательно. Над зеркалом сцены метровыми буквами было написано: «Без Салтыкова-Щедрина невозможно понять Россию второй половины XIX века. М.Горький».
Чтобы, значит, никаких вопросов к современности.
Но проверяющие были тертыми калачами, и запах свободной мысли чуяли за версту. Вопросы у них возникли, и по ходу спектакля вопросы эти начали помаленьку переходить в ответы, если не в оргвыводы.
Просмотр завершился, в полупустом зале зажгли свет.
— Ну, — после паузы произнес наконец один из экзекуторов, — может быть, автор хочет что-нибудь сказать?
И, за неимением в зале Салтыкова-Щедрина, все повернулись к Михалкову.
Герой Социалистического Труда, неожиданно для себя оказавшийся автором совершенно антисоветского произведения, сидел в полном иконостасе, но по всему выходило, что новых цацек от «Софьи Власьевны» ему может уже не обломиться.
— Сергей Владимирович, — повторило начальство, — какие у вас впечатления от спектакля?
И Михалков сформулировал свои впечатления:
— Д-да-а... — сказал он. — Такой п-пощечины царизм еще не п-получал!
Фотография на счастье
А эту историю рассказывал в стародавние времена Никита Михалков — в ту пору еще не учивший народ державности, а просто снимавший хорошее кино. И, между прочим, любивший подтрунить в компаниях над официозным папой.А история такая. В октябре 1964-го в коридоры ВГИКа какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том, что Хруща снимают — вот прямо-таки в эти минуты. Студент Никита, еще ребенком представленный своему полному тезке, помнил, что у папы, обладавшего уникальной способностью запечатлеваться с начальством, на рабочем столе стоит фотография — он с Хрущевым. И студент полетел сообщить отцу горячую новость.
Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал?
— Что такое? — участливо поинтересовался Сергей Владимирович. — Что с-случилось, с-сынок?
Сынок уже было открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, но в этот момент увидел фотографию на папином рабочем столе.
На фотографии рядом с папой стоял Леонид Ильич Брежнев.
— Что ты так разв-волновался, сынок?
Получка
Про михалковский цинизм ходят легенды, и легенды почти восхищенные. Ибо Сергей Владимирович был и есть циник — принципиальный; в его исполнении это не пошловатая уступка порокам и обстоятельствам, а жизненная позиция.Как в старом анекдоте про скорпиона и черепашку: вот такое я говно!
Многие в писательском цехе поворовывают сюжетные ходы и даже тексты; но для того, чтобы миллионными тиражами опубликовать под своим именем диснеевских «Трех поросят», надо быть Сергеем Михалковым.
Рассказывают, как однажды он пришел в «Детгиз» за очередным безразмерным гонораром. Был день получки, и к окошечку кассы тянулась очередь — гонорарники, работники издательства... К очереди этой Михалков как Герой Соцтруда подошел, разумеется, с головы и, отодвинув безымянного «детгизовца», попросил выдать причитающееся.
Кассир посмотрел в ведомость и понял, что остальным можно в очереди уже не стоять: денег в кассе оставалось как раз на михалковский гонорар.
Кассир робко предложил компромиссный вариант: выдать Михалкову половину суммы сейчас, а остальное — завтра. Михалков не согласился. Позвали главного бухгалтера, потом директора издательства: Сергей Владимирович, войдите в положение... люди, очередь... мы завтра привезем на дом...
Герой Соцтруда был непреклонен:
— Д-давайте всё!
Наконец директор издательства не выдержал и возопил:
— Но почему?
Михалков ответил просто и непобедимо:
— А-алчность.
Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки», 2005.
Мифотворец
Правило трех «Б»
Я заехал за Михалковым (он меня об этом попросил) в дом, из окна которого недавно был застрелен Дед Хасан: угол Садового кольца и Поварской — тогда улицы Воровского. Мы сели в его персональную черную «Волгу» и отправились в ССОД — Союз советских обществ дружбы. На Сергее Владимировиче был черный клубный пиджак с блестящими пуговицами. Я сидел на заднем сиденье и видел: на плечи этого пиджака налипли седые выпавшие волосы. Но сам носитель роскошного наряда был хоть куда. Предстояла встреча с делегацией американских писателей. В первые минуты заседания советские участники обрушились на некоего Коэна, про него наши газеты яростно сообщали: изобрел «чистую» бомбу — уничтожает человеческую плоть, а материальные предметы оставляет невредимыми.
— Не Коэн он, а Каин! — клеймили отечественные мастера слова ученого-антигуманиста.
Прошел не один час, прежде чем стало ясно: гости понятия не имеют, о ком мы талдычим. В США ничего не было известно об этом изверге. Вероятно, пропагандистская акция предназначалась лишь для внутреннего пользования. Наступила растерянность. Сценарий встречи был разработан наверху, его следовало выполнять. Но какой в этом толк?
Председательствовавший Михалков в микрофон (но вполголоса) произнес:
— Каину — каиново, а Коэну — коитусово.
Американцы не поняли. Перевести непередаваемую игру слов им не сумели, а может, не решились. Но отмашка к остановке агрессии была дана. Шквал обличений сменился беседой по душам.
Я в очередной раз подивился умению Михалкова виртуозно овладевать ситуацией.
Незадолго до того мы выступали в Инязе, и он насмешил студентов, сочиненной, вероятно, по ходу дела шуткой: мышка спряталась от кошки в норку, кошка сообразила — мышка не высунет носа, и гавкнула два раза. Мышка решила: там, где собака, не может быть кошки…
— Вот как важно знать иностранные языки, — заключил Михалков.
Я повидал немало блестящих ораторов, актеров, мастеров слова, умевших завораживать и смешить, но мне не приходилось встречать человека фейерверкистее, чем он. (Сравниться с ним из ныне здравствующих может разве Дмитрий Быков.) Михалков сыпал афоризмами, экспромтами, премудростями — вне расчета на аудиторию, для себя, получая от этого нескрываемое удовольствие. Достаточно вспомнить запущенные им и сделавшиеся крылатыми: «Совесть украшает только скромного человека», «Правда тебе, матка — мне», «Хочешь, чтоб все тебя любили? Очень просто, нет ничего проще. Выпускай одну книгу раз в двадцать лет, одевайся во что-нибудь рваненькое, появляйся с такими женщинами, чтоб самому противно было, и болей, лучше всего неизлечимо…» Сию премудрость многолетний друг Михалкова Анатолий Алексин окрестил «правилом трех «Б». Хочешь лояльности ближних — будь бедным, бездарным, больным…
Что касается поэзии… Кто с детства не запомнил строк: «Мамы всякие нужны, мамы всякие важны…», «А из нашего окна площадь Красная видна...», «Рабочий тащит пулемет, сейчас он вступит в бой, висит плакат «Долой господ, помещиков долой!»?
Автор не виноват, что жизнь посмеялась над постулатами, которым мы поклонялись полвека назад….
На службе партии
Многие годы не дает покоя загадка: почему про одних, бесспорно ярких представителей человеческого рода складывают легенды и мифы, а о других, тоже бесспорно ярких — такие притчи во языцех не возникают? В чем причина? Что движет слагателями од или пасквилей? Любовь или ненависть? Или то и другое вместе? Какие поводы должен давать «фигурант», «объект» — чтобы его экспромты и афоризмы (зачастую не им сочиненные, но ему приписанные) передавались из уст в уста?
Вот письмо, которое я получил, когда работал в «Литературной газете», возглавляя знаменитый сатирический «Клуб «12 стульев» — прибежище лучших юмористов Советского Союза: «Уважаемая редакция! В юбилейный год С.Михалкова очень хотел бы через Вашу газету (мог бы и сам, но не знаю, как это лучше сделать) пожелать патриарху детской поэзии крепкого здоровья и подарить ему мини-пародию на «дядю Степу»
«…А внизу народ хохочет:
Вышка с вышки прыгать хочет…» (С.Михалков)
* * *
Дураков из Агитпропа
Наш Степан терпеть не мог,
И однажды дядю Степу
Запихнули в «воронок»…
До-о-олго дворник хохотал:
Вышка «вышку» схлопотал!»
Ю.Тютчев. 25.03.83».
Напечатать это ни в «ЛГ», ни в каком-либо другом издании было невозможно — хотя бы в силу нелестного отзыва об отделе агитации и пропаганды ЦК КПСС. Цензура не дремала. Но настрой скабрёза… Чего в пародии-эпиграмме было больше — издёвки и насмешки над патриархом словесности или понимания реальной позиции автора Государственного гимна? Не желая погружаться в свару между писателями-патриотами, недолюбливавшими его за дворянское происхождение и неантисемитизм, и демократическим крылом, ненавидевшим его за то, что является сатрапом КПСС, Михалков выбрал поистине «золотую середину». Служить правящей партии, вдохновительнице побед и свершений советского народа. Выбор был беспроигрышный. (В книге «Тени Дома литераторов» я пишу об этом подробнее.) При этом Михалков вел свою изощренную независимую линию. Юмор позволял коротко сближаться и одновременно держать дистанцию со всеми… Но… При очевидном блеске жизни С.В. оставался одинок — удел тех, кто превосходит общую массу (а зачастую и свое окружение) умом и пронзительным пониманием трагизма бытия.
Тогда не приходило в голову: дядя Степа — советский Гаргантюа. И отчасти Геракл. Совершает посильные подвиги, служит примером для подражания. А в действительности — что может и что позволено Гулливеру в стране лилипутов? «Брал в столовой дядя Степа для себя двойной обед, спать ложился дядя Степа — ноги клал на табурет…» Так работала отечественная промышленность: не выпускала диванов нужных размеров. Так работала вся страна. И Михалков высмеивал ее в уникальном киножурнале «Фитиль».
Большинству претила его плоть от плоти тесная смычка с властью (но вспомним великого Дизраэли, который литературной стезе предпочел административную), литературное творчество дает слишком ненадежную, неощутимую власть над людьми, в то время как политика — реальную. (Иллюзорность подмены понятий и природа заблуждения очевидны: если что и способно повлиять на человека, то не казенные речи с трибун, а запоминающаяся рифма или поразивший неологизм. Но в пылу борьбы и суетни материальное всегда предпочитают духовному и душевному.) Коли большого литературного таланта нет, его с лихвой заменят дар приспосабливаться и умение гладко версифицировать. Независимость замещается непосредственностью, она — редкий и немалый плюс, позволяющий сохранить внутреннюю отчужденность посреди внешних политических поветрий и дрязг. Такой человек, как правило, малоуважаем, но это его выбор — служить и прислуживать, вы вольны принимать его настрой или отвергать… Сколькие пресмыкались перед ним, лебезили, а за глаза хаяли! Однако гораздо более подлой представляется мне позиция якобы отчаянных смельчаков, ниспровергателей, прилюдно клеймящих власть и тайно ездящих выступать на дачи к коммунистическим или теперешним бонзам…
Да и не такой могущественный он был. Евгений Рейн недавно поведал мне: в Таллине он угодил на встречу Нового года в тот же ресторан, куда пришел со своей знакомой Михалков. Назовем ее Грета. Она была в сногсшибательном наряде, особенно выделялись сплетенные из кружев сапоги. Именно они стали причиной инцидента. Метрдотель-эстонец, искавший любой повод придраться и причинить русским гадость (невзирая на их общественное положение), заявил: находиться в ресторане в сапогах запрещено. Долгие прения, в процессе которых Грета объясняла: сапоги куплены в Париже, откуда она только что прибыла, причем куплены за огромные деньги, — результата не дали. Взбешенный Михалков позвонил первому секретарю компартии Эстонии. Тот сказал: ничего поделать не может, правила посещения ресторанов надо соблюдать всем без исключения. И предложил встретить Новый год в своем обществе — готов был немедленно прислать за оказавшейся в сложном положении парочкой автомобиль. Перспектива не вдохновляла. Можно представить, как весело встречать Новый год с партийным монстром. Сделать же экстравагантный жест и обкорнать сапоги до высоты туфель — на это Грета не решилась. Компромиссный вариант был найден: столик автору гимна и его спутнице накрыли в гостиничном номере. Тоже невесело.
Как молоды мы были: в ЦДЛ, у меня в руке почти невидимая рюмка. Фото: Михаил Пазия
Мышка и Ванга
Остается все меньше людей, способных подтвердить или опровергнуть факты минувшего. Поэтому примите на веру то, что я расскажу (или не верьте ни единому слову). Когда я опубликовал мемуар о Михалкове к его 95-летию, раздались негодующие телефонные звонки:
— Как ты мог? Об этом душителе… Сатрапе… Прихлебае…
Но были и другие отзывы. Марлен Кораллов, сталинский зэк и антисоветчик со сталинских времен, сказал: «Однажды о Михалкове зашла речь в австрийском доме Симы Маркиша. И Сима заметил: «В страшные сталинские годы Михалков вел себя достойнее многих. Не замаран кровью». (Хочу напомнить: Симон Маркиш, сын расстрелянного Сталиным поэта Переца Маркиша, эмигрировал, не желая иметь ничего общего с советской действительностью.)
Следующая история может показаться и вовсе розовым вымыслом. Недавно умершая Инесса Холодова, сподвижница Михалкова по работе в детской секции Союза писателей, могла бы подтвердить то, что я видел своими глазами, когда бывал у Михалкова на Поварской, в огромной, безлюдной (при Ельцине он впал в немилость, и о нем забыли — любопытно, что с тем и другим прощались в храме Христа Спасителя) квартире. Крохотную, поселившуюся в опустевшей гостиной мышку он кормил, выкладывая на блюдечке еду, в другое блюдечко наливал воду. Для меня то странное единение двух начал — человеческого и беззащитного — до сих пор полно загадочности. Мыши живут семьями. Возможно ли, так сказать, единичное проживание отдельной особи в отрыве от родичей? В странном этом сближении видится нечто мистическое. Уж не близкая ли душа в обличье норушки приходила к нему?
Не могу забыть его рассказы о Ванге, когда он, потрясенный, передавал мне ее пророчества.
Он сам был отчасти ясновидцем.
Поэт Вячеслав Куприянов совпал с Михалковым в Германии. Зашла речь о ситуации в тогдашнем социалистическом содружестве. Михалков сказал:
— Чаушеску будет казнен восставшим народом…
Так и произошло.
Легенды
Рассказывают: когда закончилась работа над текстом гимна, Сталин, лично принимавший участие в этой процедуре и даже кое-что правивший своим карандашом, спросил авторов — Михалкова и Эль-Регистана: какую награду они хотят получить? Михалков сказал: «Верните фамильное имение!». А Регистан: «Конечно, моя мечта несбыточна. Но если бы можно было попросить на память о встрече с вами, дорогой Иосиф Виссарионович, карандаш, которым вы делали исторические пометки…» И Сталин решил: «Ты, Регистан, получишь дачу, а ты, Михалков, на память об этой встрече — возьми карандаш…»
Когда я передал Михалкову эту байку, он ответил: «Ничего этого не было. Вранье. Чистое вранье, — и прибавил: — Но тот карандаш я храню».
Я спросил:
— А правда ли, что, приехав на дачу к Хрущеву в числе прочих деятелей культуры, вы нацепили награды не на пиджак, а на жилет, и лишь когда Хрущев сказал, что не собирается устраивать гонения на лауреатов Сталинской премии, вы пиджак расстегнули?
— Вранье! Но после этого он восстановил Госпремию. Сталинская стала называться Государственной.
— А правда ли, что Хрущеву вы сказали: вот мой сынок, назван в вашу честь, дорогой Никита Сергеевич.
— Вранье!
Бывший работник ЦК КПСС Леон Оников вспоминал: после какого-то не то съезда, не то пленума, увидев приближающегося Шаумяна, Михалков продекламировал:
Вот умнейший из армян —
Лев Степаныч Шаумян!
И тут обнаружил: рядом — Микоян. В связи с чем срочно исправился:
Если б не был среди нас
Наш великий Анастас!
Нет, не сам он складывал о себе легенды. Их творили другие. Почему? Зачем? Хотели уязвить или вознести? Судите сами.
Есть байка, которая, по видимости, смахивает на действительно имевшее место событие, но она рассыпается при ближайшем исследовании и сопоставлении с реальностью. Якобы С.В. приехал в издательство получать гонорар, встал в очередь к кассе, однако причитающаяся ему сумма была огромна, примчался директор, стал умолять оставить хоть что-нибудь для других писателей, иначе они не получат ни копейки. Михалков сказал: «Возьму сполна». Его принялись совестить: какие основания и причины для такого немилосердного отношения к коллегам по перу? Он ответил: «Алчность». Вроде похоже, вроде его стиль: кратко, емко, лаконично, цинично... Но в очередях он не стоял. Вознаграждение ему привозили на дом или в служебный кабинет. Я тому свидетель. Стоять за гонораром было несовместимо с его положением и статусом. И с жизненными воззрениями. Ему все полагалось в первую очередь.
Сломанная рука
Вот еще истории о нем. Не исключено — придуманные. Но какую надо было прожить жизнь, чтобы о тебе сочинили такое!
Михалкову сказали, что Александр Фадеев сломал руку.
— К-кому? — спросил Михалков.
* * *
Роман Сеф — Сергею Михалкову:
— Ты написал «Марш юных пионеров»? Ты, значит, антисоветчик?
— П-п-почему?
— Там такие слова… Прямо о репрессиях 37-го года! «Готовься в дальнюю дорогу, бери с коммунистов пример…»
* * *
Врачи литфондовской поликлиники просили Михалкова выхлопотать им прибавку к зарплате. Главврач Анатолий Бурштейн дал слово, что если это произойдет — он повесит в своем кабинете его портрет. С.В.Михалков решил вопрос. Когда пришел к Бурштейну и увидел на стене свое фото, перекрестился как на икону.
* * *
Виктор Чалмаев вспоминает: он ездил в составе писательской делегации, которую возглавлял Михалков, в Италию. Цель была — борьба за мир. (Где еще бороться за мир, как не в Италии?) Во время одной из затянувшихся пресс-конференций Михалкову был задан вопрос:
— Как Советский Союз намерен использовать деньги, которые высвободятся в результате прекращения гонки вооружений? — При этом была дана подсказка (поскольку принимали советских гостей дружественно настроенные коммунисты): — Наверно, вы накормите слаборазвитые страны?
— Конечно, — сказал Михалков. — Накормим слаборазвитые страны. Но хочу напомнить, что и советская делегация с самого утра ничего не ела и сильно проголодалась.
Пресс-конференция немедленно завершилась, всех повезли ужинать.
* * *
Сергей Михалков — Татьяне Тэсс, сидящей на подоконнике:
— Т-т-таня, простудишь кормилицу!
* * *
Михалкову приписывают авторство басни:
Сошлись в житейском море разом
Говно с Алмазом.
Алмаз пошел на дно,
А наверх выплыло Говно.
Пусть твой тебе подскажет разум:
Чем лучше быть — Говном или Алмазом?
* * *
Он любил рассказывать, как со Львом Кассилем приехал выступать в детский сад. Воспитатели объявили:
— К нам приехали ваши любимые писатели. Сергей…
— Михалков! — дружно подхватили дети.
— И Лев…
— Толстой! — закричала детвора.
Один из последних разговоров
Мы редко встречались в последние его годы. Виделись на заседаниях Клуба писателей в ЦДЛ или во дворике дома Ростовых, возле памятника Льву Николаевичу Толстому.
Вдруг в один из моих дней рождения раздался его звонок. Он хотел меня поздравить.
— Благодари Бога, что прожил так много.
Я ответил растерянно:
— Разве много? Вот если бы прожить столько, сколько вы.
Он ответил:
— Не рекомендую. Кости болят, конечности не слушаются, разум не подчиняется... Зачем тебе такое?
…Теперь, когда он ушел, становится ясно: подобной ему фигуры нет. Кончилось время мифов? Исчезли идолы, на которых приказано было молиться (но и сами они не плошали и оправдывали оказанное им высокое покровительство и доверие)?
Так или иначе, он принадлежит истории. Прошлому… Которое, однако, может оказаться живее настоящего.
Андрей Яхонтов
Свежие комментарии