На стыке XIX и XX веков русская поэзия пережила невероятный взлёт, который впоследствии назвали её серебряным веком. Бальмонт и Сологуб, Брюсов и Блок, Гумилев и Ахматова, Мандельштам, Волошин, Цветаева, Северянин, Есенин, Маяковский и другие знаменитые русские поэты в этот период написали свои лучшие творения.
Какими были эти люди? Чудатковатыми, как многие поэты, рассеянными, одержимыми, а многие — вечно голодными и озабоченными проблемами ежедневных заработков.
Вот несколько штрихов к панораме этой безумной эпохи.
Иннокентий Анненский, автор слов чудесного романса «Среди миров, в мерцании светил..», занимал высокий пост в Министерстве просвещения.
Однажды поэт возвращался домой в Царское село с какой-то лекции из Петербурга.
— Ваше превосходительство! — вдруг бросается к нему слуга, известный на все Царское великан Арефа. — Да ведь пальто-то — чужое!!!
Анненский снимает и удивленно рассматривает пальто.
— Действительно, не мое... То-то я всю дорогу из Петербурга ломал голову, что это за портсигар у меня в кармане появился?
Эмблема работы М. Добужинского, 1912
Созданное Борисом Прониным литературно-артистическое кабаре «Бродячая собака» — один из центров культурной жизни Серебряного века, располагалось вблизи Михайловской площади, в подвале старого дома. Вход был с внутреннего двора. Поэты появлялись здесь в окружении поклонников или, чаще, восторженно-истеричных поклонниц.
Как-то раз одна из почитательниц Константина Бальмонта, разгорячённая богемной атмосферой, бессонницей и алкоголем, стала приставать к своему кумиру (очевидно, забыв, что находится в подвале): «Хотите, я сейчас брошусь из окна? Хотите? Только скажите, и я сейчас же брошусь!»
«Нет! — отрезал Бальмонт. — Здесь недостаточно высоко!»
Максимилиан Волошин
Не секрет, что многие литераторы того времени пребывали в постоянных заботах о хлебе насущном. Популярным видом заработка в те времена были «литературные концерты», с которыми поэты гастролировали по провинции. Как-то Максимилиан Волошин и Алексей Толстой отправились в подобный вояж. Для усиления программы они взяли с собой молодого певца-тенора и балерину, дающую отдельные концертные номера.
В одном из южных городов они долго не могли найти свободного зала. Наконец, им уступил помещение кто-то, чьё выступление в последний момент отменилось.
Итак, концерт. Сначала на сцену выходит Толстой. Читает, но не вызывает особого энтузиазма у публики. Несколько жидких аплодисментов — и всё.
За ним выходит певец. Публика аплодирует. Певец заканчивает выступление — аплодисментов нет.
Далее выступает с чтением стихов грузный Волошин. Аудитория, увидев его, аплодирует еще громче. После выступления — тишина.
За Волошиным на сцену выбегает тоненькая балерина. И не успела она показаться — публика неистовствует. А когда они номер заканчивается — зрители молчат.
Концертанты в недоумении. Почему аплодируют не после окончания номера, а перед ним?
Наконец за балериной опять выходит полный Толстой. Публика уже входит в раж, гремит стульями, кричит «браво» и «бис».
В общем, концертом все остались довольны. Выступающие хотя и со смущением, но охотно приняли эти восторги.
И только на другой день оказалось, что аудитория принимала концертантов за иллюзиониста-трансформатора — того самого, чьё выступление, назначенное в этот день, не состоялось.
Заработать можно было и на издании альманаха — сборника стихотворений. Но для его успеха нужны были мэтры — поэты с «именем».
Таким мэтром был Фёдор Сологуб, а вот кто ездил к нему с просьбой дать свои стихи — здесь источники расходятся во мнении: одни считают, что это был тогда ещё начинающий поэт Георгий Иванов, другие — что Гумилев и Городецкий.
Портрет Фёдора Сологуба работы Бориса Кустодиева, 1907
В общем, кто-то из молодых не без робости отправился к Сологубу просить стихи для альманаха.
Сологуб принял гостей в своем раззолоченном кабинете, в шелковом халате.
— С удовольствием, с большим удовольствием дам. Вот выбирайте любые стихи. — И он протянул красную сафьяновую тетрадь. — Сколько хотите — берите, берите!
Обрадованный Гумилев (или Иванов) стал читать стихотворение за стихотворением и восхищаться ими. — Если позволите эти пять. И как мы вам благодарны, Федор Кузьмич. Это такое украшение для нашего альманаха. Как мы вам благодарны...
— Но, к сожалению, — тут гость откашлялся и продолжал быстро, — к большому нашему сожалению мы можем платить только по полтинничку за строчку. Конечно, для вас это не играет роли, но мой долг предупредить...
Лицо Сологуба вдруг окаменело.
— В таком случае, — он не спеша, но решительно протянул руку и отнял тетрадь. — Анастасия Николаевна, принесите, там на рояле стихи лежат, — крикнул он в зал.
Дверь отворилась и вошла Анастасия Николаевна — с двумя листками в руке. — Вот эти могу дать по полтинничку. Только эти! А остальные, извините...
P.S. Некоторые источники даже цитируют стихи, которые Сологуб согласился отдать в альманах по-дешевке:
За оградой гасли маки,
Ночь была легка-легка,
Где-то лаяли собаки,
Чуя нас издалека...
Осип Мандельштам
Специалистом по многочисленным альманахам, особенно по отысканию для их издания меценатов, считался Осип Мандельштам.
Странный это был человек. Его смешило то, что было совсем не смешно, и, напротив, расстроить мог действительно смешной пустяк. Но, как пишет Г. Иванов, Мандельштаму везло. Каким-то чудом он уговаривал непреклонных портных кроить ему в кредит крупноклетчатые костюмы на его нелепую фигуру, хозяев — сдавать дешевые комнаты. Симпатичные полковники в отставке и добродушные старые евреи, сдающие комнаты, еще водились в Петербурге.
И вот этот чудак постоянно, азартно и нахально, искал «меценатов». И тех, кто заплатит за извозчика, и «тузов», тех, кому под силу будет издать и книгу, и альманах. Найдя «денежный мешок», он подымал вихрь заседаний, конфиденциальных встреч, составлений смет, согласований авансов.
И пусть фолиант, задуманный тиражом в тысячу экземпляров, на веленевой бумаге с водяными знаками и многокрасочными иллюстрациями, выходил с чудовищным опозданием тоненькой газетно-бумажной тетрадочкой без всяких иллюстраций или не выходил вовсе — молодые поэты могли какое-то время предаваться свободному творчеству и не думать о деньгах.
«Ну как ваш альманах?» — спрашивали Мандельштама. «Я разошёлся с издателем во взглядах», — отвечал тот. «И что же, он ничего не издал?!»
«Издал, — сгибался вдруг поэт в приступе смеха, — он издал... вопль!..»
Захватив в свои сети очередного толстосума, Мандельштам долго и умело обрабатывал его, живописуя, сколь великолепным должен получиться очередной поэтический шедевр и каким событием станет его выход в свет. В наиболее патетических местах он даже читал свои новые стихи.
Как-то раз в подобную обработку попал известный меценат, отпрыск богатейшего клана купцов М*. От природы сентиментальный, он оказался прямо-таки раздавлен красноречием своего визави. Внимая стихам, меценат время от времени вздымал руки кверху и прочувственно выдыхал: «Крааааасииииивооооооо...»
«Чего же вы, собственно говоря, хотите?» — спросил он в конце беседы, как бы освобождаясь от сладкоречивого плена. «Поцеловать вас...» — ответил растроганный Мандельштам.
Б. М. Кустодиев. Портрет Волошина, 1924
Владислав Ходасевич рассказывал об одном курьёзном случае, случившемся на публичной лекции в Московском литературно-художественном кружке.
Докладчиком был Максимилиан Волошин, великий любитель и мастер бесить людей. В тот вечер вздумалось ему вещать на какую-то сугубо эротическую тему — о 666 объятиях или в этом роде.
Как на грех, Ходасевич пришёл на заседание со спутницей и внушительным букетом жёлтых нарциссов. Кто-то из приятелей попросил цветок и вставил его в петлицу. Шутка понравилась и в результате букет «раздербанили» и часть публики украсила себя жёлтыми цветами.
Выступление шло своим чередом, как вдруг вскочил журналист Сергей Яблоновский, очень почтенный человек, и, багровый от возмущения, заявил, что подобный доклад мерзок всем нормальным людям, кроме членов «гнусного эротического общества», имевших наглость украсить себя знаками своего «союза». При этом он указал на обладателей цветов в петлицах.
Зал взорвался бурей негодования. Но самое странное началось потом. После выступления публика буквально накинулась на Ходасевича с просьбами принять их в этот тайный «союз».
Не желая объяснять каждый раз происшедшее недоразумением, он отказывал, говоря, что для принятия требуется «чудовищная развращённость натуры». Но это не помогало: все принимались доказывать, что в их случае это как раз имеется.
Авторитетнейшим журналом того времени была «Нива». Секретарь редакции, господин Марков, как его все звали, милейшее и кротчайшее существо,— был занят изо дня в день кропотливым механическим трудом. Он часами сидел над рукописями, присланными в редакцию, не читая их (где там читать!), а лишь выписывая адрес и традиционное: «М. Г., присланная Вами рукопись, к сожалению, не подошла».
В 1912 году Ахматову, только что прославившуюся, кто-то из заправил «Нивы» очень просил дать стихи.
Ахматова немного поломалась: «У меня сейчас ничего нет... Я подумаю... Я пришлю позже...».
И действительно, скоро прислала.
Месяц спустя она получила от господина Маркова свои стихи с запиской:
«Милостивый государь! К сожалению...»
Марков был не виноват—он делал свое дело. Об Ахматовой его не предупредили.
Н. Андреев. Илья Эренбург. 1923 год
Едва дождавшись выхода из печати своей первой книги, Илья Эренбург поспешил отправить её на рецензию Максимилиану Волошину, уже обретавшему тогда репутацию маститого критика.
Однако явиться самому за ответом у него не хватило смелости, и он отправил вместо себя сестру.
Вот что рассказывал потом об этом Волошин:
— Присылает мне И. Эренбург книгу стихов. Книга неправильно сброшюрована: обложка вверх ногами. Я сначала вознегодовал, сочтя это намеренным. Потом понял. Приходит ко мне сестра поэта, желая поговорить о присланной книге. Я беру книгу и читаю. Она потом пишет брату: «Какой оригинал этот Волошин! Представь: держал твою книгу вверх ногами и так читал. Даже неприятно».
http://izbrannoe.com/news/lyudi/bayki-o-poetakh-serebryanogo...
Свежие комментарии